Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649

Король миновал зал и вышел к эшафоту, который был построен у дворцовой стены, через одно из окон, расширенное для этой цели. Эшафот был покрыт черной тканью, а рядом с плахой в дерево были вбиты три или четыре скобы, чтобы короля можно было привязать, если он откажется подчиниться. На небольшом помосте уже толпились люди: палач и его помощник, которые были не только в масках, как обычно, но и переодетые до неузнаваемости в толстые, плотно прилегающие шерстяные куртки, волосы и бороды явно были не их собственными; там были полковник Томлинсон и полковник Хакер, несколько солдат охраны (среди них Джон Харрис, журналист-левеллер) и двое или трое стенографистов с блокнотами и чернильницами из рога. Герберт остался во дворце, а Джаксон вышел вместе с королем.

Карл посмотрел в сторону, где находились плаха и топор, и спросил Хакера, нет ли плахи повыше. Выстроенная оказалась очень низкая, не выше 10 дюймов от земли. Подойдя ближе к эшафоту, король заметил конные войска, размещенные между ним и толпой, заполнившей улицу. Вероятно, он ожидал этого, но с одного взгляда понял, что попытка сказать что-то народу будет невозможной и недостойной. Он вынул из кармана и развернул листок бумаги около четырех квадратных дюймов, на котором сделал несколько записей, а затем обратился к группе людей, собравшихся вокруг него на эшафоте, и особенно к полковнику Томлинсону:

«Меня отсюда мало кто услышит, поэтому я скажу кое-что вам здесь. Я очень хорошо умел хранить молчание, но думаю, что мой долг как честного человека, хорошего короля и доброго христианина очистить себя, во-первых, перед Богом и моей страной. – Он начал с того, что коротко подтвердил свою невиновность: – Полагаю, мне нет нужды долго разглагольствовать об этом, так как весь мир знает, что я никогда не начинал войну первым с двумя палатами парламента. – И кратко – и убедительно – изложил, как начались проблемы с парламентом, который назвал агрессором, но добавил: – Господь запрещает мне взваливать это на две палаты парламента… Я полагаю, главной причиной кровопролития стали дурные правовые акты между ними и мной».

И все же, если как король он отрицал справедливость приговора, вынесенного ему, то как христианин видел свою судьбу как Божий суд: «За несправедливый приговор, которому я позволил вступить в силу, я теперь сам наказан несправедливым приговором».

Он не произнес имя Страффорда, но для большинства тех, кто слышал или впоследствии читал его слова, и не было нужды его указывать.

Перейдя теперь к своему долгу христианина, он заявил, что простил весь мир «и даже тех, кто стал главными виновниками моей смерти; кто они – Бог знает, я не желаю знать. Я молюсь, чтобы Он простил их».

Это было странное заявление, но так оно и было. За эти последние недели король ни разу не видел и не говорил ни с кем из командования армией. Ферфакс, Кромвель и Айртон – эти трое, с которыми он познакомился полтора года назад, когда вел с ними переговоры в Хэмптон-Корте, – не встречались с ним с тех пор, как он стал их пленником. Он был узником, оторванным от мира, общавшимся лишь с менее значительными людьми и мелкими сошками – Юэром и Рольфом, Харрисоном и Уич-котом, Томлинсоном и Хакером. На судебном процессе его судили и привлекли к уголовной ответственности Брэдшоу и Кук – двое малоизвестных юристов, о которых он раньше никогда не слышал. «Главные виновники моей смерти: кто они – Бог знает…»

Карл вполне мог догадаться, кто они, но правдой было то, что он совершенно их не знал. Все эти люди, стоявшие теперь вокруг него, которые через несколько минут хладнокровно убьют его, были просто инструментами. А скрытые враги, в конечном счете уничтожившие его, – кто и где они? Ферфакс? Кромвель? Айртон?

Он продолжил: «Я хотел бы, чтобы они раскаялись, так как они действительно совершили особенно большой грех; молюсь Богу со святым Стефаном, чтобы это не было поставлено им в вину. И не только об этом, но и о том, чтобы они могли выйти на правильный путь к миру в королевстве, так как мое милосердие велит мне пытаться до последнего своего мига стремиться к миру в королевстве. Итак, господа, я всей душой желаю (и надеюсь, некоторые присутствующие здесь осуществят мое желание), чтобы они приложили усилия к воцарению мира в королевстве».

Он посмотрел в сторону клерков, которые торопливо делали записи, и продолжил с огромным самообладанием учить своих врагов политике. Они ничего не достигнут, встав на путь несправедливого соперничества; они должны научиться осознавать свой долг перед Богом, королем – «то есть моим преемником» – и народом. Они должны созвать государственный совет, чтобы уладить дела с церковью. Что же касается короля… Он остановился, так как один из офицеров на эшафоте случайно коснулся топора. «Не повредите топор, – сказал король. – Это может повредить мне. – И возобновил свою речь: – Их долг перед королем четко изложен в известных законах страны».

Затем Карл заговорил о народе: