Казнь Мира. Книга первая (СИ)

«На дне лежит меч Корсун, и голос, что ты слышишь, принадлежит Скверне. В твоей душе она шевелит Тьму, и вся гниль, что хоть как-то тебя касается, будет стягиваться к тебе, ломать волю. А ты не сдавайся, и в каждом мгновении, что откроет тебе Скверна, ищи прозрения. Это та правда, что ходит о тебе по миру, но она не единственная. Пройдя через Тьму, ты научишься видеть свет».

С тех пор принц Шакилар каждый день приходил к пруду, садился у его края и слушал откровения Скверны, говорящей сотней голосов, но всегда безошибочно он узнавал один — отцовский.

Многое в своём рассказе Шакилар опустил, но едва замолчал, как мысли о собственной судьбе поглотили его. Отец оказался прав: у сына нет гордости, но гордость не стоила чужих страданий. Принц хлебнул их сполна, сидя десятки лет у пруда с проклятым мечом.

— Так мне открылась одна истина, думаю, кроме меня никому не известная. Прошу показать мне её в яви, чтобы я знал, как поступить. День, когда император спустился в недра горы, взяв с собой Пламя Земли и проклиная меня, — так закончил он.

Фео смотрел не на принца, а на свой нетронутый чай розоватого цвета. На дно опустились толчёные лепестки розы, оставив от себя только чуть уловимый аромат.

— Я помогу вам, ваше высочество, однако прошу помочь и мне. Вы были в тронном зале и знаете, что грозит всем Живущим на Земле. Убедите его алмазное величество передать Пламя Земли для битвы с Аватаром.

Шакилар тяжело вздохнул.

— То, что я хочу сделать, поможет моему отцу, но уничтожит меня в его глазах. Мое слово и прежде весило мало, а станет — ничего. Я понимаю вас, Фео. Если не готовы мне помочь, откажитесь, я не рассержусь.

Слишком громко пальцы Фео стукнули о стол. Всё оказалось просто — отказаться и отступить. Он ничем не обязан сыну императора, но жгли нутро слова Драголин. Жгли сердце смерти отца и Ратибора.

Решать приходилось в одиночестве: рядом ни Лу Тенгру, ни госпожи. Никто не мог подсказать, как поступить.

«Я был в ситуациях похуже», — вспомнил Фео встречу с Тевроном. Сейчас хоть хрустальные заросли не разрушали всё кругом.

— Я не готов отступиться, ваше высочество. От этого зависит моя судьба и судьба моего народа. Вы можете помочь своему отцу, а я своему — уже нет. Могу лишь сделать его смерть не напрасной. И прошу вашей помощи так же, как вы просите моей.

Потемнел взгляд Шакилара, обнажив сущность чудовища, которое может разорвать, убить, но лишь пару мгновений продлился этот ужас. Выдох — и вновь перед Фео Живущий на Земле, смотрящий уже с укором. Словно порознь живут две драконьих сущности.

— Я могу понять тебя, но то, что ты воспользовался моей просьбой, мне неприятно. Что ж, пусть будет по-твоему.

Фео не ликовал. На душе было холодно и от тяжёлого, вымученного согласия Шакилара, и от чужой тайны, которую предстояло увидеть. «Она не может быть страшнее гибели отца», — повторил про себя Фео и воззвал к Великому Духу Времени.

Стало темно. Дневной свет никогда не проникал в каменные пещеры, открывшиеся взору Фео. Лишь кристальная лампа в руках императора драконов гнала густой мрак, которых расползался по стенам и потолку, нависая над тем, кто потревожил его покой.

Император казался осунувшимся и непривычно низким. Пропали горделивая осанка и высокомерный взгляд. Узнать государя удавалось лишь по роскошной одежде, расшитой золотом, да драгоценной короне.

Император поставил фонарь на пол и сам опустился на колени перед небольшой выемкой, обложенной камнями, будто очаг на привале путешественника. Из заколки дракон вынул спицу, и та в его руках превратилась в огромный меч-копьё. Пламя Земли. Взмах — и с грохотом длинный наконечник вонзился в дно выемки. По полу побежали трещины, из которых пробивался красный свет.

«Прошу, Великие Духи, вернуть мне избавление от моих печалей, от страданий моей души. Я верно служил вам, владыки Земли и Огня, Лингвэ и Дезескурант, и молю лишь о толике вашего милосердия, о свете, что сиял здесь прежде», — сдавленно произнёс император. Не услышал бы Фео — не поверил, что сейчас говорил дракон, сидевший в тронном зале.

В ответ тишина. Только тени плясали по стенам и будто скалили чёрные зубы. Вновь и вновь повторял молитву император. Фео казалось, что прошло много часов. Наконец меч-копьё задрожало, а с ним застонала и земля. До потолка из трещин взвилось пламя, отогнав беспокойные тени. Потом всё померкло, и священный артефакт упал на пол, став меньше и тоньше. Дрожащей рукой император поднял его, проведя пальцами по выступившим на вольфрамовом древке светящимся рунам. Фео подошел близко, чтобы разглядеть их, и стыдливо выглядывал из-за плеча императора. Шакилар поступил также, не одёрнув и не осудив Фео.

«Признай правду и откроешь путь к исцелению души», — говорили колдовские руны.

«Правду хотите? — прохрипел император. — Правда ваша! Я никого не простил! Князя, который предал меня и заслужил благословение Неру! Жену, которая не верила в мою любовь! Дочь, которая влезла в нашу беду! Ущербного сына! Всех их! Душа моя иссохла, а этот очаг заставлял меня думать, что она жива!»