Казнь Мира. Книга третья (СИ)

Ещё немного посидев в тишине, Фатияра и Шакилар отправились спать. Фео долго смотрел на огонь и не сразу заметил, как к нему подошли олени-пуду и легли рядом, прижавшись боками. Остальные оборотни устраивались кто вместе, кто порознь. Долгие недели лишений объединили не всех. Фео гладил по шерсти Сумаю, а та фыркала. Хотелось ветку подбросить в костёр, да не было её, и ярко рыжее алхимическое пламя в ней не нуждалось.

— Эй, ты, — послышалось за спиной.

Фео обернулся и увидел Ядулу. Она села рядом, скрестив ноги и уставилась на огонь, и тот заплясал в её больших глазах.

— Хочешь, расскажу историю? — спросила Ядула как ни в чём не бывало.

Фео ещё не успел отойти от удивления, потому бездумно согласился.

— Ходило по нашим селениям поверье, будто бы в прошлых веках два брата решили обогатиться и стали охотиться на редких речных нерп, а шкуры их собирались продавать в Нэти и драконам. Золота хотели и жить в каменных домах, каких в наших краях нет. Молодость да глупость их надоумили. Заготовили гарпуны и вышли проливать кровь тех, чей облик сами принять могли. Не злая ли ирония? И ничто в душе их не дрогнуло ни до, ни после того, как обагрялись вода и камни.

Осиротевший малыш, белый как снег, спасся, добрался до устья за три дня и пересёк море в поисках Ойнокорэйта. У самой границы мира нашёл его коралловый замок. Великий Дух выслушал малыша, и в те минуты ливни обрушились на все обитаемые земли. И плакали Духи дождя вместе со своим господином, грозились размыть почвы и лишить пищи всех, кто руку на ближнего поднял…

«Надо же. Не слышал, чтобы Духи так рыдали во время Казни Мира», — думал Фео, невольно поймав себя на чувстве, что рассказ ему, несмотря на выдумку и преувеличение, интересен.

— Ойнокорэйт волной пришёл к нашим берегам. Морская пена коснулась чума братьев. Выбежал старший и на траву упал нерпой, бил ластами и кричал по-звериному. Проклял Ойнокорэйт старшего брата: заковал в одно обличье, лишил превращений и руны со шкуры стёр, чтобы Живущих боялся, как убийц. Второй брат кинулся на Ойнокорэйта с ржавым мечом — наследством отца с битвы у ледников, но тоже поплатился: одел его Великий Дух в шкуру невиданного зверя, не то волка, не то медведя, и забросил в леса Синдтэри, чтобы ощутил тот оборотень страх перед собой и ненависть к себе. Старшего же унёс волной; так разлучил.

Порознь жили братья столетиями: один в воде, другой — на земле, пока всю вину, до капли, не испили. Много у них было приключений и ран… но в том интерес, что оставались немы даже для фениксов, оттого тяжело им было поведать о своём горе. Сам знаешь, нет ничего хуже безмолвия, а у кого есть слово, тот сумеет его донести, и сердцем его услышат. Когда поняли тех, кому вредили и сами познали ужас, каждый по-своему. Старший, Сиан… что ты так смотришь?

— Странное имя для оборотня, — ответил Фео, чуть осунувшись.

— Ну и что? Только у людей и эльфов есть право на колдовской язык? У нас ещё со времён первых шаманов повелось учить слова Духов, иначе как с ними говорить? Нет, тонко мы речь этого мира чувствуем, тоньше тех же эльфов, у которых одни игры с пространством на уме. Что они понимают… Сбил ты меня с мысли, смертный с человечьим именем и фениксовой фамилией.

— Откуда знаете?!

— Было бы желание — выведать можно всё. Но честно — отчего ты смутился, услышав «Сиан», я понятия не имею. Видимо, у тебя свои боли. Про что моя история, как думаешь?

У Фео в голове была каша, которую только вычерпывать, чтобы найти хоть одну не то, что ценную, а хотя бы связную мысль. Он открыл рот, но сразу закрыл: ответить нечего. А Ядула с усмешкой наблюдала, но подсказывать не спешила.

— Я же не знаю, чем закончилось всё, — наконец, произнёс он, — но, кажется, о сострадании.

— О нём, смертный друг Фе-он-гхост… человечий мне плохо даётся, уж извини. Правы твои товарищи, лишь один Хоуфра не уймётся. Он зверь дикий, неразумный, только своими страстями ведомый. Спроси у него, чём всё закончилось, раз он так хорошо помнит о ненависти.

Спала шкура с отверженной. Глядя в глаза Ядуле, Сумая произнесла:

— Ты сама хорошо помнишь ненависть, но та, что в легенде, тебе незнакома.

— Да не уж то?

Ядула сгорбилась и, не дожидаясь ответа, отошла. Такая неуместная среди воинов-драконов в чёрной броне, худая настолько, что никакими нарядами не скроешь. Бусы облупились и потрескались, но она их не снимала, как и почерневшие серебряные кольца из тонких кос. Сумая же носила костяные украшения с резьбой, а одежда была блеклой, тогда как у Ядулы при всей изношенности пестрила. В ледниках неоткуда взяться краске, оттенкам в жизни полузабытых изгнанников.