Казнь Мира. Книга третья (СИ)

В доме была всего одна круглая комната с очагом посередине. Намунея ловко разулась и зашагала по мягким коврам, Фео тоже быстро стянул унты и порадовался, что стопы теперь свободны. Захотелось даже побродить кругами, но стыдно так себя вести в чужом жилище. Семейство Намунеи расположилось у очага. Только эльфы и люди выбирали стулья, остальные сидели, поджав ноги под себя. Фео не понимал, почему. Адзуна что ли научил?

— Мы ждём объяснений, мама, — первым заговорил Миро и покосился на дверь, за которой остался дракон.

— В моё отсутствие он ухаживает за домом. Да, я живу здесь.

— Откуда в городе дракон? — спросил Фео, но Намунея смотрела только на детей и, по-видимому, собиралась в первую очередь говорить с ними.

— Что ж, пришло время вам рассказать мою и вашу историю, прежде чем вы войдете в чертоги правителя, и судьба ваша будет решена. Я — Нея, дочь вождя Тенгена и рыбьей принцессы Шушаны, внучка правителя и племянница перводемона Ирчимэ.

В груди Фео что-то сжалось.

— Мать моя не хотела жить под водой, когда племя её уходило, и с теми, кто остался, застала голод и Казнь Мира. Перед ликом Великих Духов выжившие рыбы поклялись, что не побоятся потерять разум, если это убережёт их от Скверны, затем почти все из немногих уцелевших покинули землю. Шушана присоединилась к племени Саландиги, где стала женой нового вождя Тенгена. Вскоре весть о судьбе брата Ирчимэ дошла до неё, но, тем не менее, Шушана отвергла то, что предлагали ей рыбьи послы.

У правителя больше не было детей. В ночи рыбы поднялись по реке и попытались силой захватить Шушану, вернуть наследницу, но Тенген отбил супругу, а Саландига усилил течение так, что всех рыб унесло в море. Но они успели проклясть мою мать и всех, кто пойдёт от её крови, а заодно и оборотней земли, обрекая их на рабство Скверны.

Шушана не верила в проклятия и пророчества. Ещё в древности она узнала, что судьба подчинена не только колесу Силинджиума, но и воле Живущего. Мать поддержала Саландигу, когда он решил создать единое государство оборотней, и считала, что остальные рыбы вернутся, забыв о страхе. Говорили, будто Саландига готов принести извинения ради мира. Вот такой оборотень был, великий, но без гордыни. Увы, увы. Рыбы не откликнулись на зов Саландиги, а самого его подло убили. Тогда задули ледяные ветры, и даже в море поняли, что случилось.

Новым царём должен был стать Хоуфра. До зрелости ему пришлось скрываться в племени отца, когда родичи матери покусились на жизнь ребёнка. Мы с ним подружились, а потом полюбили друг друга. Я видела, что он не простой оборотень, что за его плечами будет много славных дел. И мать благословила наш союз. «Сделай всё, чтобы земли оборотней не терзала война, чтобы гниющего демона не увидели наши потомки. Но никогда, даже если того требует твоя цель, не проливай кровь. С крови началась вражда меж племенами, и кровью её нельзя закончить. Саландига это ведал всегда, и Хоуфра пусть покажет себя достойным отца». Она вложила в мои ладони эту брошь и добавила: «Однажды тебе придётся спуститься на дно и говорить с моими родичами, потому будь смелее их, ибо только испуганный побеждён без боя». После нашей свадьбы с Хоуфрой она ушла жить на окраину, к отверженным — бывшему оленьему племени. Я думала, что так она скорбит по брату Ирчимэ, ведь все отверженные оплакивают родичей-демонов, но потом поняла, что не только.

В середине рассказа Намунея решила заварить чай: разожгла очаг и поставила котелок с ароматными листьями. Фео удивился: неужели и чай выращивают? Вновь угадав его мысль, Намунея покачала головой.

— Я приношу листья с собой. Здесь пьют напиток из водорослей, но я к нему не привыкла, да и моему домохозяину приятнее.

Намекнув на дракона, она не стала раскрывать его историю, а продолжила свою, тем более что Сумая и Миро жадно слушали, и даже к вяленой рыбе не притрагивались, а голодный Фео из вежливости терпел.

— Хоуфра не оправдал надежд моей матери. Он пошёл на жаркий бой и пролил кровь. Тогда высвободилась буря, и тело моё пронзили ледяные кинжалы. Израненная, я превратилась в птицу, но не могла улететь. Меня унесло в море, где не ждало ничего, кроме смерти. Я приняла обличье рыбы и ушла на дно, чтобы или уснуть навсегда, или исцелиться. Превращаясь, я уронила брошь, и соплеменники увидели её. Они пожалели меня. Ни о какой Чаше Жемчугов я не знала, но меня отвели в город. Признали своей.

Тогда я и взяла себе второе имя — Наму, чтобы жить с родичами матери. Я возненавидела себя за то, что не соблюла её завет, за то, что слаба. Мои раны зажили, а через месяц я поняла, что беременна.

Намунея горько вздохнула и пристально посмотрела на своих детей. Те не шевелились, казалось, даже не дышали, но на глазах Сумаи блестели слёзы.