Казнить нельзя помиловать

Однако чем больше я читал «вдохновляющих» рассказов, тем сильнее крепло ощущение, что что-то тут… не так. Многие подобные истории явно были фокусами пиарщиков. Нет, я не хочу сказать, что это была неправда, но я заметил, что огромная их доля приурочена к выходу новой книги или альбома. Мне показалось, что признаваться в своей психической болезни только тогда, когда это привлечет внимание к больному и в конечном итоге доллары – к его банковскому счету, – это цинизм, расчетливость и лицемерие. Другим неприятным открытием было то, что все эти истории были про знаменитостей, которым удалось выздороветь. Все их горести остались в зеркале заднего вида. Очевидно, если они вдохновляют других страдальцев рассказывать о своем опыте, это могло привести к целительному катарсису или, лучше того, перетащить их через бугор нежелания обратиться наконец за помощью. Я понимал, что это, наверное, хорошо. Но каким бы циником я ни был, я не мог не подумать о тех, чья психическая болезнь тяжелее и масштабнее. О тех, чьи симптомы загоняют их то в больницу, то в тюрьму, то обратно, а иногда – и туда, и туда. О тех, кому настолько не повезло, что им потребовалось мое обследование. Не получится ли, что победоносные истории знаменитостей оттеснят этих людей на задний план, заставят их почувствовать себя еще более отчужденными? А как насчет тех, у кого не такой «сексуальный» диагноз, например, шизофрения или бредовое расстройство? Где такие же звездные истории о них? Я решил, что хочу задействовать свой голос и свой профессиональный опыт, чтобы дать обществу представление и о них. Если я буду рассказывать о несколько табуированном мире судебной психиатрии, если буду приближать его к норме, тогда, надеялся я, мне удастся по-своему, хоть немного, поучаствовать в избавлении от стигмы тех, кого она мучает особенно сильно.

Кроме того, от меня не укрылось, что многих особенно увлекают те аспекты моей работы, которые мне самому давно уже видятся привычными и даже скучными; это было очевидно по множеству вопросов друзей и соседей и неизбежным светским беседам, когда я отвозил детей в школу и забирал из школы. Ко мне было много вопросов, у меня было много ответов. В дальнейшем этому семени предстояло прорасти и превратиться в эту книгу, но тогда я начал писать блог для Huffington Post на самые разные темы, относящиеся к судебной психиатрии – от процесса госпитализации в психиатрическое отделение и жизни в нем до криминального кодекса заключенных и того, как это – работать с психопатами. Мне было что ответить и было что рассказать, но, как правило, вместо того чтобы наслаждаться процессом, я только раздражался – мне не хватало публичности. Когда у меня возникало редкое затишье между делами на несколько дней, я проводил их в лихорадочных поисках других возможностей выступить в СМИ. Почти все мои имейлы игнорировались. Однако насладиться жалостью к себе сполна я не успел: жизнь придумала, как меня отвлечь погрубее, и наотмашь ударила меня по лицу. Был вечер воскресенья, когда раздался зловещий телефонный звонок – звонила Алисия, менеджер судебно-психиатрической бригады.

– Мне надо рассказать вам о Гарри, – начала она нехарактерно мрачным голосом.

Мистеру Гарри Джексону было всего 19. Он обвинялся в нападении на полицейских при исполнении должностных обязанностей. Гарри позвонил в полицию и заявил, что, пока он спал, в его квартиру проник домохозяин и сделал ему инъекцию крови, зараженной ВИЧ. Кроме того, он был убежден, что тот же домохозяин нарочно установил радиоактивные пожарные датчики, чтобы Гарри заболел раком. Когда полиция приехала, проверила его жалобы и сказала, что он не прав, Гарри пришел в возбуждение и принялся ругаться и плеваться в полицейских. Те учли, что ему нехорошо, поэтому простили его на первый раз и сумели успокоить. Но когда они собрались уезжать, Гарри в халате выбежал из дома и швырнул в их машину кирпич. Тут уже его не простили.