Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Поступок Воина, какими бы мотивами он в нем ни руководствовался, вызвал у соотечественников порицание и возмущение. Соответственно, преступное деяние не могло не породить ответных действий со стороны лиц, в подчинении которых он находился, то есть царя и отца. Если в своем утешительном послании царь ни словом не обмолвился о поимке беглеца, то в устном наказе подьячему Никифорову велел Афанасию Лаврентьевичу передать: «…о сыне своем промышлял бы всячески, чтоб ево, поймав, привесть к нему, а для того сулить и давать 5, 6 и 10 тысяч рублей596, чтоб ево конечно промыслить, а будет его так промыслить немочно, а ему (Афанасию. — О. К.} то надобно, и ево (Воина. — О. К.) б известь там, для того, что он от великого государя к нему, Афанасью, отпущон был со многими указами о делах и с ведомостями»597. Щадя отцовские чувства, Никифоров должен был сказать Нащокину «о небытии на свете» его сына, «смотря по речам» (то есть по ответу) Афанасия Лаврентьевича и к ним «примеряясь».

В ответ на эти слова Ордин-Нащокин прямо спросил Никифорова, есть ли с ним указ о поимке и казни его сына. «И я, холоп твой, — отчитывался Никифоров, — сказал, что твоего, великого государя, указа со мною нет»598. Таким образом, Алексей Михайлович полностью оставил решение о наказании сына на усмотрение отца, хотя тот и являлся государственным преступником. Примечательно, что царь нигде не высказал своей личной обиды на Воина за то, что тот пренебрег его милостью.

Поймать Воина для Афанасия Лаврентьевича было делом нетрудным, хотя момент оказался упущен и Воин был уже далеко от русских границ, внутри которых отец «знал бы как его перенять», но не смел действовать без указа, думая, что Воин мог исполнять царское распоряжение599. Но и за границей для Нащокина это было возможно (и Воин, отметим кстати, это прекрасно знал). Афанасий Лаврентьевич сразу сообщил царю через Никифорова, что «такие де, государь, люди есть, которые тебе, великому государю, служат верно, что ево, Воина, сыщут и изымут»600. Но узнав, что царь оставил решение вопроса о наказании за ним, Афанасий Лаврентьевич решил ничего не предпринимать и положиться во всем на Суд Божий: «.. дело это положил я на Суд Божий, а о поимке его промышлять и за то деньги давать не для чего, потому что он за неправду и без того пропадет и сгинет, и убит будет Судом Божиим»601. «А того злого осуженника в ево преступном деле силен Господь Бог возвратить, — писал снова о сыне Афанасий Лаврентьевич, — Божий Суд праведен воздает[ся] кому то по делом, понеж крестопреступники Суд Божий сами на себя нанесли. А овцы христовы от козлищ отличны»602. Если сведения о побоях сына не вымысел, то Афанасий Лаврентьевич, видимо, чувствовал и свою вину в происшедшем.

Думается, что царь был вполне удовлетворен решением Афанасия Лаврентьевича и счел его разумным и справедливым, так как и сам постоянно призывал своих вельмож в любом деле в первую очередь полагаться на волю Божию, не раз призывал он к этому и Ордина-Нащокина. Определенная двойственность в действиях Алексея

Михайловича, нашедшая отражение в мягкости и снисходительности по отношению к Воину в письме и в суровости в устном наказе, не вызовет удивления у тех, кто хорошо знаком с его письмами, наказами и распоряжениями. Царь пытался одновременно быть и строгим, и милосердным к своему окружению. Так, он держал в ссылке патриарха Никона, одновременно засыпая его подарками и ласковыми письмами. Один из многих характерных для его распоряжений примеров — наказ стольнику, посланному к воеводе Василию Шереметеву, взявшему в 1655 г. город Витебск. При ратных людях стольник должен был передать воеводе милостивое слово и спросить о здоровье, но в личной беседе «на него, Василия, пошуметь гораздо» за то, что, не посчитавшись с приговором Думы, выпустил из города всю польскую шляхтубОЗ.

Получив от Воина челобитье о помиловании, царь счел, что раскаяние снимает грех, что христианский долг — поддержать преступника и его «во исправлении видети». Еще ранее он писал Афанасию Лаврентьевичу: «…не люто бо есть пасти, люто бо есть, падши, не востати». Вот текст письма Алексея Михайловича Воину: «Всемогущий Божие славы величества, в которой пребываем есмь и желающим от нас благополучие подаем и малодушных сим утешаем сице:

Бог нам прибежище и сила, помощник в скорбех, обретших ны зело.

Сего ради не смущайся, аще ветвь пала, но древо непоколебимо, корень бо есть водрузися на твердой земле.

А за отдалением ветрозыблющия ветви не имей себя отрезана быти, и древа сим подпором нашего милостиваго обнадеяния подкрепляем буди.

Абие (вновь. — О. К.) плод приносил бы ся не во уничижению оному древу. Ведаешь, где родился есть и воспитан и вырос и чево учон не зло творити.

В здешнее простираясь, не пренебрези будущих, иде же неумытный (неподкупный. — О. К.) судия свесть (знает. — О. К.} тайная человеком. Ей, того убойся, иже по убиении может воврещи в дебрь огненную, но и власы главы изочтены суть.

До сего времяни в буести (в буйстве. — О. К.) твоей пребытие, идее же и ныне есть.