Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Та же тенденция — от полного неприятия к снисходительному отношению — прослеживается и в трудах отцов церкви. В пенитенциалиях, а затем в «Manuels de confession» проституция поначалу рассматривается как одно из проявлений греховности человека. Однако в XII–XIII вв. при оценке любой трудовой деятельности начинает учитываться такой мотив, как польза для общества (а также мотив затраченных на эту деятельность сил). В связи с чем извиняется и ремесло проститутки, а Томас Чобэмский в конце XIII в. даже создает некий идеальный моральный облик женщины легкого поведения355.

Одновременно с процессом «облагораживания» проституции начался и другой процесс — постепенного складывания образа «злой» ведьмы, несущей людям одни лишь неприятности (о чем речь пойдет ниже). Однако его развитие шло как бы в обратном направлении: из члена местного сообщества ведьма превращалась в презираемое и ненавистное существо. Конец XIV — начало XV в., таким образом, представляется неким пограничным моментом. На очень небольшое время два преступления — колдовство и проституция — могут почти на равных присутствовать в обвинении. Дело Марион ла Друатюрьер (как и процесс Жанны д’ Арк) отражает именно эту особенность восприятия проституции и колдовства, хотя уже в нем мы можем почувствовать мимолетность их судебноправового равенства. Марион после долгих раздумий и консультаций судьи признают ведьмой и приговаривают к смерти, и ее, возможно, распутный образ жизни отходит на второй план (RCh. I, 363).

Добрая Марго

Образ Марион ла Друатюрьер выстроен у Алома Кашмаре скорее согласно уже христианской традиции. Темы безумия, любви и брака, проституции в том виде, в котором они представлены в данном казусе, — позднейшие наслоения, возникшие под сильным влиянием христианских догм. Однако судьи (и сам автор «Регистра Шатле») до последнего момента не могут назвать Марион ведьмой. Иное дело — Марго де ла Барр. В образе верной подруги и помощницы Марион, на мой взгляд, преобладают все еще живущие дохристианские представления, имеющие фольклорные, мифологические корни. Она, с точки зрения судей, и есть настоящая колдунья.

Тема фольклорных основ ведовских процессов и самого образа ведьмы, безусловно, заслуживает отдельного разговора. Мы затронем ее только в той степени, в какой это необходимо сделать в данном конкретном случае. Насколько можно судить по современным исследованиям, тема происхождения ведовства не пользуется особым вниманием европейских и американских ученых. Историографические обзоры, кем бы они ни составлялись, называют всего несколько имен историков, посвятивших этому вопросу специальные работы.

Первая из них появилась в 1921 г. и была написана английской исследовательницей Маргарет Мюррей, видевшей в средневековом ведовстве несколько изменившийся, но вполне живой языческий культ Дианы356. Работа Мюррей оказала огромное влияние на последующие поколения историков. До 1966 г. в Британской энциклопедии воспроизводилась ее статья о ведьмах, а английская историография и по сей день развивает ее идеи. Они сводятся к тому, что существовал на самом деле некий аграрный культ, со временем трансформировавшийся в шабаш ведьм, участники которого описывали его в привычных им дохристианских категориях357.

Безусловной заслугой М. Мюррей и ее последователей нужно признать попытку увидеть языческие истоки ведовства. Однако проблема сосуществования воображаемого и действительного в этих исследованиях не ставилась, что вызывает резкую критику у современных исследователей. Важно отметить, что теория Мюррей отрицается целиком, вследствие чего всякое упоминание о фольклорных корнях ведовства также воспринимается как несерьезное и не заслуживающее внимания.

Даже если этот вопрос и ставится тем или иным ученым, решение его каждый раз упирается в проблему соотношения воображаемого и действительного. Так, Норман Кон (один из признанных критиков теории Мюррей) указывает на существование некоего древнего агрессивного стереотипа, одним из вариантов которого явился шабаш ведьм. Однако сам образ ведьмы, присутствовавшей на этом шабаше, был, по его мнению, выдумкой инквизиторов и демонологов, которые навязали его остальному населению. Таким образом, категория воображаемого в интерпретации Н. Кона имеет отношение только к представлениям верхушки общества, к «ученой» культуре. И, следовательно, практически сливается с категорией действительного358.