Казус Лемгюйса

Ей шло это строгое, бледное лицо с распахнутыми глазами и чуть приоткрытым ртом.

— Возможно, ваше подсознание посчитало, что только таким образом вы справитесь со стрессовой ситуацией, — сказал Лемгюйс. — Возможно, для того, чтобы ее преодолеть, вам оказалась необходима концентрация такого рода, когда все, что не связано со смертью Тритона напрямую, игнорируется, считается маловажным и даже ничтожным.

— И поэтому я не помню, что замужем?

Лемгюйс пожал плечами.

— Где, кстати, ваш муж, Виктор или как его… Стэнли?

— Не знаю! — в голосе женщины прозвучали нотки раздражения. Рука стиснула салфетку. — Вы думаете, я пришла бы к вам, если могла справиться с этим сама?

Лемгюйс посмотрел в блокнот.

— Нет, не думаю, — сказал он. — Знаете, что? Раз уж ваше подсознание воспринимает, опять же предположительно, убийство пса как некую критическую ситуацию, то я вижу возможность преодолеть выстроенный им барьер в том, чтобы смягчить отношение к ней. Понимаете? Вы должны перестать видеть в этом трагедию.

В глазах женщины Лемгюйс разобрал сомнение.

— Вы сами-то понимаете, что советуете? — спросила она.

Казалось, еще мгновение — и салфетка полетит ему в лицо.

— Понимаю, — кивнул Лемгюйс. — Но чтобы вспомнить свою жизнь, вам придется… Знаете, вам придется даже не смягчить, а, пожалуй, и вовсе забыть этот эпизод.

— Как?

— Не вспоминайте о нем. Не думайте. Сразу переключайте внимание на какие-нибудь бытовые вещи, мелочи, окружающий мир.

Женщина вздохнула.

— Вы все же не совсем…

— Простите, Вероника, — Лемгюйс бросил взгляд на часы над дверью, — наш бесплатный сеанс окончен. Вы можете прийти ко мне завтра… Вы же не забудете обо мне за ночь? И мы с вами продолжим работать над проблемой.

Женщина поднялась из кресла. Лицо ее украсила кривая усмешка.

— И сколько вы берете?

— Пятьдесят долларов, — быстро сказал Лемгюйс.

Раньше он назначал цену в семьдесят пять долларов, но ни одного клиента такой размер платы за терапию не привлек.

— У меня есть восемнадцать, — сказала женщина, достав из кармана пальто три мятые купюры по пять долларов, две однодолларовые и горсть мелочи.

— Идет, — согласился Лемгюйс.

— Учтите, я не помню, откуда они у меня.

— Не страшно.

Лемгюйс убрал упаковку салфеток, и женщина перевернула кулак с деньгами над освободившимся местом. Покатился, упал на плохо чищенный ковер десятицентовик. Вероника, присев, подняла его прежде, чем Лемгюйс заверил ее, что поднимет сам.

— Значит, до завтра? — спросил он, старательно обтекая взглядом купюры.

Женщина взялась за дверную ручку.

— Да, я надеюсь.

— Если что, мы попробуем гипноз, — сказал Лемгюйс. — Я постараюсь извлечь из вашей памяти события, которые э-э… разбавят эпизод с Тритоном. Я умею работать с гипнозом.

Он вытянул из ящика стола серебряные часы на цепочке.

— Хорошо, — кивнула Вероника.

Дверь стукнула, скрывая клиентку в коридоре. Прозвучали и стихли шаги. Лемгюйс подождал несколько секунд, потом сгреб деньги.

Через пять минут, набросив куртку, он спустился на первый этаж и в крохотном магазинчике, хозяин которого уже думал закрываться, купил бутылку вина и упаковку пончиков. Поднявшись к себе в кабинет, Лемгюйс запер дверь, погасив свет, перешел в маленькую смежную комнату, где раньше (лет пять, шесть назад?) сидела секретарша, закрыл жалюзи на узком окне и включил радио.

Скинув ботинки, с пончиками в одной руке и бутылкой вина в другой он опустился на расстеленный прямо на полу тонкий матрас, накрытый темно-серым одеялом. Собственно, да, он почти год уже обитал в комнатушке рядом с кабинетом, потому что жена посчитала, что какое-то время им лучше пожить отдельно друг от друга. У нее был сложный период. Он согласился с этим. И было чертовски благородно с его стороны не напоминать о себе месяц за месяцем. Да, сложно, но благородно.

И он стал реже мыться.

Освободившись от пиджака, Лемгюйс понюхал рубашку в подмышке. Определенно, не самый заманчивый запах. Он расстегнул рубашку, снял и сложил на стуле брюки, оставшись в темных трусах с кантиком из алых сердечек.

По радио начиналась передача Тима Уолбрука, который предложил своим слушателям поделиться загадочными и необъяснимыми случаями, что с ними произошли.

— Я — Тим Уолбрук, я жду ваших звонков. Пока же расскажу историю, в эпицентре которой оказался я сам. Ни одно слово неправды не сорвется с моих уст, обещаю. Погодите, для настроения я вам сейчас включу подходящую музыку.

Лемгюйс, настроившийся слушать, обнаружил, что вино запечатано и со вздохом по собственному скудоумию поднялся к поставленной в угол тумбе. Там он нашел штопор и пыльный стакан. И то, и то годилось. Под тревожные раскаты цимбал и тонкие крики скрипок Лемгюйс вернулся на одеяло, вывернул из бутылки пробку и, стараясь попадать в такт музыке, в несколько приемов наполнил стакан.

Радио щелкнуло, и скрипки прекратили нагнетать атмосферу. Лемгюйс чуть-чуть отпил и вскрыл упаковку с пончиками.