Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

Какая же из европейских моделей более всего подходила для екатерининской концепции? Идея абсолютного, неограниченного характера собственности, выраженная в реформах 1780‐х годов, весьма схожа с «фанатичной», по выражению Элизабет Фокс-Дженовезе [Fox-Genovese 1983: 285], защитой собственнических свобод французскими физиократами, которые, провозгласив ценности экономического индивидуализма, вместе с тем отрицали связь между собственностью и политическими правами. Как подчеркивала Фокс-Дженовезе, физиократы пытались освободить собственность от всех политических атрибутов, представляя ее как идеальную основу для иерархического социального порядка. Такое ви́дение «собственнического индивидуализма» оставляло мало места для общего блага и в этом смысле противоречило другим теориям собственности, которые интерпретировали этот институт как основу общества [Fox-Genovese 1983: 284, 288].

В то же время частная собственность являлась главным, ключевым элементом доктрины естественного права, которая составляла этическую основу раннего экономического либерализма. Иштван Хонт, анализируя ранние работы Адама Смита, показал, что тот, продолжая линию своих предшественников – Гуго Гроция, Пуфендорфа и Локка, – обличал атомистическое, асоциальное ви́дение собственности физиократами как негуманное и технократическое, поскольку оно превращало частную собственность в оружие государства [Hont 2005: 82][536]. Основная предпосылка естественного права – «каждый ограничивает свою свободу так, чтобы не стеснять свободу других» [Krieger 1957: 183], – подчеркивала сущностно ограниченный характер частной собственности. В отличие от трудов физиократов, ранние работы по экономическому либерализму фокусировались именно на вопросах справедливости, морали и благодетели[537]. В тот момент дискуссии о собственности в основном касались проблем голода и бедности, которые были своего рода упреком защитникам неограниченных собственнических свобод. В России проблема бедности не представлялась настолько серьезной, поскольку государство вверило заботу о крестьянах власти помещиков. Таким образом, моральный аспект дискуссий о собственности был значительно менее важным. Частная собственность – как Екатерина представляла ее – была даром, а не социальной ответственностью, данной государыней привилегией, а не естественным правом.

Иную, весьма отличающуюся от естественного права, интерпретацию собственности представляли доктрины раннего европейского консерватизма. Как пишет Джерри Мюллер, ранние консерваторы проповедовали те же ценности, что и философы Просвещения, – разум, частную собственность, свободу [Muller 1990: 155], – вкладывая, однако, совершенно иной смысл в эти понятия. Юстус Мёзер, один из самых известных консервативных мыслителей Германии XVIII века, воспевал священную собственность как символ свободы личности и индивидуализма. Однако в его теории смысл индивидуализма, как и само значение собственности, проистекал из средневекового ви́дения социального порядка, с четко разграниченными сословиями и рангами, разделенными не только уровнем благосостояния, но и наследственными правами. «Свобода» в интерпретации Мёзера идентична чести; собственность тоже оказывается в этом смысле связана с честью, политической свободой и патерналистской властью землевладельцев. Защищая собственность, Мёзер признавал гражданскую ответственность, присущую ей, но это была не ответственность любого собственника перед всем обществом, а долг и обязанность сеньора по отношению к своим слугам и рабам[538].

Теория Мёзера может показаться в чем-то весьма похожей на идеи его либеральных современников или предшественников. Он считал, что собственность является основой гражданственности, и, как и сторонники доктрины естественного права, рассматривал ее как воплощение общественного договора. Разница заключена в деталях и риторике. Контракт, о котором писал Мёзер, связывал правителя и дворян-собственников. Работы Мёзера, таким образом, создавали особенную концепцию собственности, пронизанную романтическими идеалами чести и личности и идеализированной привязанностью к объектам владения. В отличие от более гибкой, универсальной и абстрактной либеральной модели собственности, Мёзер утверждал абсолютный характер собственнических прав и выступал против их ограничений.