Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

[Необходимая оборона] есть состояние самоуправства. По-видимому, существование необходимой обороны в этом смысле противоречит судебному началу, и они оба не могут существовать совместно. Казалось бы, что существование и допущение права необходимой обороны отрицает бытие государственной власти, отрицающей самосуд. Но в самом деле это начало показывает на существование и господство государственной идеи [Кони 1866б: 9].

Какую государственную идею воплощало право необходимой обороны? Основная идея – это идея права: «право не должно уступать неправу». Для усиления воздействия на читателя студент Кони высказывает этот тезис не от своего лица, а в более авторитетных формах, преподнося его то как «афоризм», то как слова известного немецкого правоведа Бернера. Кони подчеркивает, что необходимая оборона есть «правозащищение», поэтому она может использоваться и для защиты других людей. Здесь Кони приводит емкое определение Фейербаха:

Правом необходимой обороны называется употребление частной силы гражданина для защиты своих прав или прав другого, против начатого нарушения, в тех случаях, когда защита общественной властью невозможна [Кони 1866б: 15–16].

В условиях невозможности неотступно охранять гражданина государство обеспечивает ему право на самооборону как гарантию юридического равенства в обществе – равенства в праве, что гарантирует справедливость государственного устройства. Именно этот момент подчеркивает Кони:

Отнять у человека защиту в тех случаях, когда общество ее дать не может, значило бы совершенно уничтожить объективное равенство между людьми. Один сделался бы полновластным владыкой, а другой беззащитною жертвой. Вот в чем заключается основание допущения необходимой обороны [Кони 1866б: 10].

Все вышесказанное представляло собой вполне приемлемые политико-правовые рассуждения для императорской России середины XIX века. Однако насколько тепло труд Кони был встречен его наставниками по университету и насколько стремительно опубликован в приложении к университетскому изданию [Кони 1866а], а потом и отдельной книгой [Кони 1866б], настолько же быстро последовали репрессии властей [Смолярчук 1982: 30–33]. Эти репрессии стали следствием усиления мер безопасности и борьбы с революционной пропагандой, которые, как справедливо заметил известный правовед и учитель Кони Борис Чичерин, в конечном итоге и инициировали дело Засулич и его развязку:

Настоящий процесс раскрыл более существенное зло, заключающееся в нашем общественном строе, именно то коренное несовместимое противоречие, которое лежит между преобразованиями нынешнего царствования и системой произвола, внесенной в полицейскую деятельность после прискорбного события 4 апреля 1866 г. (курсив мой. – Т. Б.) [Чичерин 1933: 377].

В памфлете «О деле Засулич» Чичерин говорит о невозможности дальнейшего сосуществования двух государственных политик – «правового порядка» и произвола. Обе политики были формализованы, т. е. закреплены в законодательстве, и, как писала историк Лора Энгельштейн, приводили к сосуществованию в императорской России двух государств – правового и административного (rule of law и rule of administration) [Engelstein 1992]. Процесс над Засулич под председательством Кони стал той площадкой, где оба государства столкнулись[579], и это ясно зафиксировал Чичерин: