Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

И самый суд представлял полное противоречие: с одной стороны – действия, возможные при полном бесправии; с другой стороны – обличение этих самых действий пред лицом общества, пред высшими сановниками государства [Чичерин 1933: 377].

Противоречие было артикулировано в форме спора о понимании законности и справедливости. В этом споре «срабатывала» запрещенная цензурой часть сочинения Кони о самообороне, в соответствии с которой преступление Засулич могло рассматриваться как единственная форма самообороны общества от произвола чиновников.

Действительно, как сообщали свидетели, сразу же после покушения Засулич объявила, что ею двигала так называемая «боголюбовская история» [Процесс 1906: 28][580], случившаяся за полгода до этого. Речь шла о незаконном распоряжении Трепова сечь розгами осужденного за участие в демонстрации у Казанского собора студента Боголюбова, не снявшего шапки перед Треповым во дворе тюрьмы Кресты. Телесное наказание ссыльнокаторжного разрешалось законом только по прибытии на место каторги или во время следования по этапу[581]. Наказание Боголюбова вызвало беспорядки в тюрьме, о которых написали петербургские газеты. По поводу применения насилия в ходе пресечения беспорядков прокуратура возбудила расследование, но треповский вклад в историю не получил никакого официального осуждения до процесса Засулич.

По итогам судебного разбирательства председатель Кони так сформулировал вопрос для присяжных: «Виновна ли Засулич в том, что, решившись отомстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова и приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января, с обдуманным заранее намерением, генерал-адъютанту Трепову рану в полость таза пулею большого калибра?» [Процесс 1906: 94]. Незаконное наказание Боголюбова по инициативе защиты подробно рассматривалось на суде как решающее обстоятельство покушения Засулич. Включение боголюбовского наказания как повода для покушения в формулировку вопроса присяжным, по сути, определило оправдательный приговор – вердикт был «не виновна». Как писал Чичерин, присяжные «своим обвинительным приговором, казалось, оправдали бы тот самый произвол, против которого возмущается общество» [Чичерин 1933: 383].

Принципиальной позицией председателя Кони было включить факт незаконного наказания Боголюбова в судебное разбирательство в качестве существенного обстоятельства дела, инициировавшего покушение. Стоит отметить, что, как следует из стенограммы процесса, обвинитель Кессель всячески стремился избежать такого поворота дела, зная, что защитник Александров вызвал на заседание суда свидетелей боголюбовской истории. Кессель настаивал на том, что Трепов проходит по делу исключительно как свидетель. Ключевой тезис обвинения звучал в форме призыва защитить право на жизнь: «Я защищаю жизнь человека» [Процесс 1906: 65].

Как показывают исследования американских историков Гириша Бата и Луизы Макрейнольдс, моральная оценка личности стала важной чертой российского суда присяжных [Bhat 1997; 2004; McReynolds 2013]. На процессе Засулич защищаемые законом права были представлены в тесной связи с моральной оценкой Трепова и Засулич. Первый был представлен как инициатор преступления Засулич, тогда как она сама, «почти ребенок», как называл ее защитник, была доведена до крайности произволом власти и потому действовала почти невменяемо.

Здесь, как будет показано далее, работала запрещенная властями к распространению концепция самообороны Кони. Исходя из всех источников – стенограмм процесса в газетах[582], воспоминаний участников[Федоров 1905; Глаголь 1918; Перетц 1927] и даже правительственных документов, – хорошо видно, что на процессе Засулич покушение на жизнь генерал-адъютанта Трепова было представлено как защита от произвола Трепова, осуществленная в форме мести. В основе этой интерпретации лежит расширительное понимание тезиса Кони о «моральном принуждении сопротивляться неправу».

В теоретической части работы, написанной на основе немецкой правовой литературы, есть несколько вопросов, по которым Кони вступает в спор с иностранными авторами и настаивает на том, что понимание права на самооборону надо расширить. Один из авторов касается вопроса о вине и преступности действий лица, совершающего насилие в процессе обороны: