Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

У меня давно назрела потребность осмыслить конкретные, в том числе и тактические, вопросы нашей сегодняшней политической жизни в более общем контексте как русской, так и мировой истории. Какие существенные проблемы, какие социальные инварианты стоят за быстро меняющейся поверхностью политических явлений? Что скрывает под собой волнующаяся поверхность быстро сменяющихся политических явлений? Какие приливы и отливы гонят эти волны и эту пену?

В России сегодня делается не политика, а история, реализуется исторический выбор, который определит жизнь нашу и новых поколений [Гайдар 1995: 7].

Этот риторический ход сегодня может выглядеть неожиданно, но его можно яснее понять, частично опираясь на вышеприведенный краткий анализ предшествующей эволюции политика. Суммируем четыре фактора, которые могли определить выбор жанра полемики. 1) Юношеское увлечение чтением дореволюционной политической философии, являвшейся тогда органической частью политической борьбы (В. Ленин, Г. Плеханов и др.) и включавшей в себя дискуссии в историософских терминах. 2) Опыт явного непонимания или неприятия собственных аргументов оппонентами и коллегами вне относительно близкого круга реформаторов, где Гайдар, напротив, получил признание именно благодаря видимой собеседникам системности и глубине реплик в ходе жарких обсуждений, в том числе с отсылками к мировой истории. 3) Совсем свежий опыт бурных обсуждений в толстых журналах перестройки (тиражи наиболее популярного журнала «Новый мир» на пике перестройки превышали 2,5 млн экземпляров). Все это создавало то интеллектуальное поле, где философия истории была одной из основных форм политических дебатов. В контексте перестройки, актуальном для Гайдара, серьезный политический трактат должен был позволить уточнить для себя и для широкой образованной аудитории общее ви́дение и курс реформ в длинной перспективе мировой и отечественной истории[615]. Наконец, 4) доступные политику навыки и умения могли повлиять на этот выбор. Почти через двадцать лет Авен и Кох в серии интервью о Гайдаре показали, что ипостась публичного политика и оратора давалась ему гораздо труднее, чем роль человека, принимающего решения, и тем более эксперта, в которой он был успешен и чувствовал себя наиболее органично. В конце 2000‐х годов Гайдар прямо признавался в том, что роль публичного политика оказалась для него совершенно чужой [Авен, Кох 2013: 385]. Однако это понимание сформировалось, очевидно, в ходе череды проб и ошибок – «Государство и эволюция» написана непосредственно в тот момент, когда реформатор пытался лично, как лидер политической партии, получить максимально широкую политическую поддержку, независимую от носителей высшей власти. Неуверенно чувствовавший себя в роли трибуна политик использовал наиболее сильные свои стороны – эрудицию и интеллектуальное лидерство, которое он завоевал на семинарах ВНИИСИ и в ходе перестройки. 1994 год стал кульминацией вызова публичной политики и оказался, по всей видимости, самым трудным для реформаторов – в конце его группа вынуждена была признать поражение в борьбе за политическое лидерство. На этом фоне блестящий экономист-эксперт, вынужденно ставший политиком, выступает в роли политического философа, пробует объясниться и аргументировать долгосрочную стратегию реформ, используя доступные ему средства артикуляции своей позиции и убеждения – философию истории[616].