Кентавр

Дневная жара и духота к вечеру прошли, сменившись прохладным ветерком с Черного моря. С пачкой тонких русских сигарет Теренс сидел за бокалом золотистого кахетинского вина и глядел на людную улицу. Хотя он мог поторговаться за приемлемую цену номера, а также попросить подушки, простыни и самовар на русском языке, с прохожими наладить разговор он был не в состоянии. К тому же по-русски тут мало кто говорил, кругом царило сущее вавилонское смешение языков: армянский, турецкий, грузинский, взрывные фразы сванов, текучие персидские и резкие гортанные восклицания громогласных, плечистых, увешанных оружием местных жителей, которые принадлежали к неведомым племенам с гор, возвышавшихся в отдалении. Временами слышались французские и немецкие слова, но они здесь воспринимались неуместно, словно напоминания о далеком и почти позабытом мире.

А по тротуару, едва не задевая сидящих, текла нескончаемая, великолепная процессия любопытных, диких, бородатых варварских лиц, с крючковатыми носами и сверкающими глазами, людей в развевающихся бурках, с газырями на груди, сияющими серебром и слоновой костью в свете электрических фонарей; на головах – белые, черные и желтые башлыки, придававшие обладателям величавый вид, за поясом у большинства торчали зловещего вида кинжалы, за гибкие плечи закинуты длинные ружья, у пояса – сабли; меж них сновали смуглые турецкие цыгане с вороватыми глазами, бесшумно ступая в кожаных туфлях. Одним словом, пестрая толпа бесконечно разнообразного люда. Время от времени проезжали дрожки, запряженные парой лошадей, или проносилась, грохоча по булыжникам мостовой, тройка, в умелых руках возницы застывавшая перед нужным домом с грацией конькобежца. Оттуда соскакивали и усаживались за соседний столик офицеры с осиной талией, в развевавшихся плащах почти до пят сапог, начищенных до ослепительного блеска. А пару раз мимо прошли колонны солдат, не меньше нескольких сот штыков, во всю мощь охрипших голосов горланя русские песни, так что было даже страшновато их слушать. Они прошагали в темноту, сгущавшуюся в конце улицы, и варварские возгласы их пения утонули в рокоте морского прибоя.

О’Мэлли упивался этим зрелищем, вбирал в себя все звуки. Часть его устремилась наружу, чтобы примкнуть к людскому круговороту. Он ощущал биение энергичного пульса жизни. Неукротимые внутренние импульсы откликались на него, он чувствовал свое родство невидимому потоку, который был где-то рядом и влек к себе, обещая чистую и простую свободу.

Гражданское платье мелькало лишь изредка. Экспедиторы с кораблей выделялись сюртуками из черной альпаки, белыми брюками и современными соломенными шляпами. Моряки в синих кителях и фуражках с золотым позументом виднелись то тут, то там, но выглядели досадно неуместно, наподобие туристов в клетчатых бриджах и кованых сапогах, разгуливающих под сумрачными сводами соборов. О’Мэлли разглядел пару офицеров со своего парохода, но отвернулся. Больно было их видеть тут. При взгляде на них ему вспоминались Биржа, лондонское метро, званые обеды в Белгравии, вернисажи, вечеринки для избранных, оперетта и прочие дежурные атрибуты. Безобидная современная форменная одежда была не просто смешна, она оскорбляла своей принадлежностью к блеску и шуму цивилизации, от которой он уплыл, к вульгарности больших городов, где мужчины и женщины живут лишь материальной жизнью, ради приобретений, боготворя их и называя прогрессом…

И тут в его грезы ворвался хорошо знакомый немецкий голос:

– А, уже добрались до вина! Кавказские вина отменны, они пропитаны ароматами винограда, земли и цветов. Благодарю, я присяду с вами ненадолго. Мы стоим всего три дня, и приятно сойти на берег.

О’Мэлли попросил принести второй бокал и предложил сигареты.

– Спасибо, я предпочитаю свои, – отказался доктор, закуривая излюбленную черную сигару. – Полагаю, вы завтра двинетесь дальше. Куда – в Карс, Тифлис, Эрзерум или в более дикие места, в горы?

– Да, в горы, – ответил ирландец.

Из всех людей сейчас он, пожалуй, переносил только доктора и мог позволить сесть рядом ему одному. О’Мэлли его вполне простил, и хотя поначалу натолкнулся на не слишком радушный прием, необычная связь между приятелями быстро восстановилась и сплавила в странной гармонии, вопреки всем различиям. Они могли подолгу сидеть молча без тени неловкости – верный признак, что их личности отчасти сроднились.