Кентавр

И как могла возникнуть речь, когда они жили общей жизнью? Сопричастность между ним и его другом, провожатым, была столь глубокой и полной, что не нуждалась в символах для частичной передачи смысла, называемых языком. Всё было им открыто: пение птиц, голоса ветра, журчание воды, даже жужжание мириад насекомых вкупе с шуршанием листьев и трав; и вернее, полнее и лучше выразить чувства вряд ли получилось бы. Страсть жаворонков зажигала всё небо мелодией, а сумерки чарующе пели трелями, сладостнее соловьиных.

Теперь он очень живо почувствовал, почему другу так сложно давалась речь на пароходе.

Подобно течению в океане, он еще сохранял индивидуальность, познав свободу безграничности. Тем временем прилив неостановим. В сопровождении своего уникального товарища приблизился он к пониманию, что оба они – Думы древнего сознания Земли, слишком далекого, полного жизненных сил и первобытного, чтобы вместиться в любое «физическое» выражение «цивилизованного» современного мира… Земля сияла, и пела, погружая в ритм биения своего гигантского сердца. Ее сияние передавалась им. И, счастливые, в мире и покое парили они в жарком лете внутренней жизни… эманациями Земли…

Лежащие глубоко внизу долины заполнял туман, буквально отрезающий от мира людей, а красота горных вершин завораживала. Размеры и расстояния были огромны, но кристальная чистота воздуха меняла перспективу, приближая далекое, делая сами понятия «далекое» и «близкое» относительными. При выборе иной точки зрения смещался и вид – по своему усмотрению они могли выбирать любой. Он также был внутри, а не снаружи. Стремительно переносились они повсюду, растворенные в свете, воздухе и оттенках цвета, в россыпи цветов, трав, лесов, куполе неба. Пространство есть форма мысли. Но они более не «думали», они ощущали… О, что за чистые, колоссальные и простые Чувства Земли! Любовь, что освобождает и удовлетворяет! Сила, что наполняет и осеняет! Магнетическое притяжение, убивающее микроб одиночества и придающее целостность! Исцеление мира!

Несколько дней и ночей – или то были годы или минуты? – обходили они склоны и башни огромной Дыхтау, а царственный, одиноко возвышающийся Эльбрус величественно их манил. Снежные вершины Коштантау проплыли мимо и сквозь них одновременно, прогрохотал Казбек[57], и еще множество менее знаменитых гор пело на рассвете и ночью перешептывалось со звездами. И годами не утихавший душевный голод утих, как ни удивительно.

– Дружище, если бы ты только мог оказаться там со мной… – донесся до меня его голос, вырвав из прекрасной грезы и вернув в душный зал ресторана, о котором я совсем позабыл. Это взывала его душа.

– Я сейчас с тобой, – пробормотал я, ощущая вздымающуюся радость. – Это уже что-то…

В ответ он вздохнул:

– Возможно, действительно что-то. Но во мне это всегда жило и по-прежнему никуда не ушло. О, о! Если бы только удалось открыть это миру и тем облегчить боль человечества!

Голос его задрожал, на глазах показались слезы сострадания удивительной силы. А я почувствовал, как попадаю в пределы универсального существа.

– Вероятно, – удалось, заикаясь, сказать, – когда-нибудь всё же удастся…

Он покачал головой. Печаль отразилась во взгляде.

– Как станут они слушать, если не способны понять? Их энергии направлены вовне, они сами по себе и молятся на это. А в моих словах «нет прибытка»…

XXXIV

О, чье сердце не охватывает радость, когда тайная Жизнь Природы открывается душе во всем изобилии… когда мощное чувство, для которого в языке нет иного слова, чем Любовь, растекается по жилам, подобно всепроникающему аромату; когда, дрожа от сладостного ужаса, утопаешь в пленительных объятиях Природы; когда мелкая индивидуальность теряется в необоримых волнах страсти и ничего не остается, кроме центральной точки неизмеримой порождающей Силы, океанского водоворота, который затягивает всё без остатка?

Новалис. «Ученики в Саисе»

После полудня путники миновали зону лесов и поднялись на более открытые места, где горные склоны украшали рододендроны. Они стояли тут и там, купами, порой до двадцати пяти футов высотой, расцвеченные розовыми, пурпурными и сиреневыми огоньками. Когда ветер шевелил ветви, доносилось шуршание жестких листьев и казалось, что шкура гор дрожит и роняет цветные огни. И воздух блистал переливчатыми оттенками.