Кентуки

– Тебе перестал нравиться Полковник Сандерс? – Кармен прикрыла глаза и подставила лицо под последние солнечные лучи. Было непривычно видеть ее не на фоне библиотечных полок, а здесь, на улице. – Но ведь всегда можно дать ему пинка под зад и отправить куда подальше?

Но Алине хотелось сейчас совсем другого. Ей хотелось расслабиться, хотелось самой и по собственной воле решать, когда и кому можно разгуливать по ее комнате и по ее жизни. Возмутительно, что вовсе не “хозяин” устанавливает режим такого общения.

Они поговорили о книгах и заказали еще по чашке кофе.

– А это ты видела? – Кармен кивнула в сторону помещения аптеки.

По телевизору передавали шестичасовые новости, и начались они с показа стоявшего на столе кентуки.

– Они каждый вечер вот так включают кентуки.

Двое ведущих жестами давали ему понять, что он должен сейчас сделать, и тот их слушался, словно речь шла о дрессированной собаке.

– Если человек, который управляет в данный момент кентуки, позвонит в программу и сможет доказать, что именно он заставляет его двигаться, то он выиграет полмиллиона песо. Представляешь? Их ему в тот же день без лишних разговоров и выдадут.

Потом они купили мандаринов, и Кармен угостила Алину мороженым. Какое-то время женщины шли молча, каждая сражалась со своим тающим мороженым.

Когда Алина вернулась в комнату, кентуки там не было. Значит, Свен побывал здесь, а потом опять ушел. Алина поняла это по чистым чашкам и открытым окнам – проветривание было одной из великих страстей художника, – но в первую очередь по тому, что табуретка, на которой она оставила ворона, опять была задвинута под стол, а телефон лежал на кровати с ее стороны. Порой Алина передвигала какие-то вещи исключительно из удовольствия менять их местами, и поначалу Свен это замечал и в свою очередь тоже что-то двигал, чтобы дать ей знать, хоть и таким вот условным способом, что способен уловить смысл происходящего вокруг него. И это была очень милая форма для выражения обиды. Алина тотчас опять закрывала окна, переставляла его ботинки к другой стороне кровати, а свои собственные босоножки – туда, где раньше стояли они. Зубную пасту подменяла каким-нибудь кремом из аптечки и раскладывала на прикроватной тумбочке в новом порядке записные книжки и блокноты Свена, к которым он всегда относился очень ревниво. Он, надо отметить, отвечал ей куда менее изобретательно, и Алина даже с трудом замечала эти его так называемые ответы. “Ага, – думала она, – он перенес мои щетки из ванной на кухню, да, очень остроумно”. А порой спрашивала себя, не сама ли сделала это по рассеянности. Сейчас Алина печально улыбалась, стоя посреди приведенной в порядок комнаты, и пыталась угадать, не следует ли отсутствие кентуки считать каким-нибудь особым знаком от Свена, то есть попыткой, хотя и очень невразумительной, опять сдвинуть что-то с привычного места?

Она решила снова выйти на улицу. Почему ее беспокоила мысль о том, что Свен с кентуки проведут какое-то время вместе и наедине? Потому что художник в один миг запросто испортит всю ее работу, ведь достаточно показать ворону листок бумаги с написанным там электронным адресом, чтобы прирученный домашний питомец снова превратился в похотливого старикана. Она спустилась вниз, пересекла общую кухню и общую гостиную. Час был самый неудачный: в это время художники имели обыкновение сновать туда-сюда и заполнять собой все пространство. Кто-то играл в настольный футбол, кто-то дремал, сидя на длиннющем диване перед экраном проектора. Кто-то ел, стоя у открытой дверцы холодильника, кто-то истреблял запасы продуктов из встроенных шкафов. Помощница Свена, затянутая в бархат цвета фуксии, накручивала себе волосы на бигуди, болтая с русским писателем, приехавшим сюда на прошлой неделе. Алина прошла через последнюю комнату, где публика делала ставки, окружив двух кентуки, которые наперегонки бежали к большому окну.