Кентуки

– Может, он снимает Луку на пленку, а может, попытается установить с ним связь, сказать ему что-то непотребное или показать что-то непотребное, пока ты, не утруждая себя лишними мыслями, разгуливаешь по теплице.

Да, конечно, она ведь увидела теплицу, и ее задело, что та находится в таком хорошем состоянии. Энцо попытался мягко улыбнуться – в знак того, что не придает услышанному никакого значения.

– Я знаю, что Лука терпеть его не может, Энцо. Ненавидит. А вдруг происходят какие-то вещи, о которых бедный ребенок просто не умеет рассказать нам? Ужасные вещи, возможно, мальчик даже не понимает, как с ним поступают.

Как он сумел столько лет прожить рядом с женщиной, способной выдумать подобную чушь? Энцо так возмутился, что встал и отошел от нее подальше. Она тем временем продолжала перечислять предполагаемые пороки кентуки и уже позднее, простившись с Лукой и стоя на пороге, изобретала все новые и новые их варианты и делала новые и новые прогнозы.

– Я хочу, чтобы ты его погасил, – сказала она на прощание. – Не желаю, чтобы рядом с моим сыном находилась подобная вещь.

Когда Нурия наконец ушла, Энцо еще какое-то время простоял перед закрытой дверью, пока не услышал, что заработал мотор и машина уехала. Сейчас он откроет окна и проветрит дом – именно это ему больше всего нужно, подумал Энцо, немного свежего воздуха. И банка пива.

* * *

Ей удалось раздобыть номер, по которому в Эрфурте можно срочно вызвать полицию. Теперь Эмилия знала, куда позвонить и что сказать, если немец вздумает обижать Еву. Однако адреса девушки она, понятное дело, пока сообщить не могла. А если полицейские не поймут ее примитивный английский? Впрочем, какая разница, ведь, как ни посмотри, пользы от того немногого, что она могла бы рассказать, наверняка не будет никакой. Зато отныне Эмилия была подготовлена к любому повороту событий. И вдобавок ко всему соорудила перед своим компьютером нечто вроде подставки из книг: если стрясется что-то серьезное, она тут же укрепит телефон перед экраном и все снимет на видео. Правда, Эмилия точно не знала, можно ли в Германии предъявить кому-то обвинение, опираясь на домашнюю видеозапись, но уж если Еве когда-нибудь понадобятся все равно какие улики, та их получит.

При всем при том Эмилия вполне сознавала скудость своих возможностей, и оставалось только надеяться, что не сегодня завтра ей в голову придет что-нибудь еще. Клаус – а именно так звали немца – больше на нее не покушался. Как объяснил сын, переводчик был настроен лишь на голос “хозяина” кентуки, поэтому слов Клауса не переводил. Короче, было не так уж сложно не обращать на него внимания, когда он находился в квартире. А когда его там не было, она усердно исследовала жилище Евы, с большим вниманием изучала каждую доступную ей вещь и то, для чего она была нужна. Крольчиха ни на шаг не отставала от Евы и жадно впитывала любую новую информацию – все, что девушка говорила или делала и что могло навести на полезные для плана Эмилии мысли.

“Ты нервничаешь, толстушка моя, не случилось ли чего?” – спрашивала Ева.

Если Эмилия мурлыкала, Ева щекотала крольчихе пузо, но быстро забывала о ней, отвлекаясь на что-то другое. Видно, “хозяйка” полагала: кентуки нужно всего лишь немного любви, но для Эмилии и это служило реальным вознаграждением – реальным и побуждающим к активным действиям.

Прежде чем сесть к компьютеру, Эмилия заваривала себе чай, потом немного прибавляла отопление. На улице с каждым днем становилось все холоднее, а она знала, что, как только перенесется в Эрфурт, уже не найдет ни минуты, чтобы встать и отрегулировать батареи. Под вечер она позвонила сыну:

– Я хочу послать тебе фотографию Евы, девушка очень красивая.

Сын объяснил, что с помощью камеры кентуки снимки делать нельзя. По его словам, это означало бы “нарушение приватности”. И вообще, там все “закодировано”. Как показалось Эмилии, сын слегка ревновал, и при этой мысли она вдруг невольно улыбнулась.

– Подумаешь, проблема, – сказала она. – Я легко сделаю фотографию со своего экрана и завтра непременно тебе пришлю.

Сын помолчал – видимо, его удивило, как быстро мать научилась решать подобного рода технические вопросы. Затем очень медленно, как человек, готовый наконец сделать важное признание, заговорил о своем кентуки, нет, не о том, который был у матери в Эрфурте, а о своем собственном. Он сказал, что, когда приобретал карточку для Эмилии, себе самому купил реального кентуки, но испробовать его рискнул только после того, как убедился, что Эмилия очень довольна подарком. К тому же, установив соединение, он смог лучше понимать тревоги и сомнения, которыми делилась с ним мать.

– Но… – только и сказала Эмилия, хотя на самом деле хотела спросить, давно ли и он тоже стал заглядывать в Эрфурт. Может, теперь они стали там соседями и благодаря этому будут видеться почаще?

– Ты должна выслушать меня, мама. Знаешь, что она сделала вчера?