Кёрклендские забавы

В ту ночь мне не спалось. Я лежала в кровати, думая о дяде Дике, об отце, о Фанни, обо всех обитателях этого дома. Я думала о том, как странно, что мой отец женился и обзавелся дочерью, а дядя остался холостяком. А потом вспомнила, как кривились губы Фанни, когда она упоминала дядю Дика, и я знала почему: она не одобряла его образ жизни и втайне надеялась, что когда-нибудь он плохо кончит. Теперь мне все стало ясно. Дядюшка Дик не был женат, но это не означало, что у него не было любовниц. Я вспомнила лукавый блеск, который замечала в его глазах, когда он смотрел на дочь Тома Энуисла, про которую говорили «слишком уж ветреная». Я вспомнила, как часто перехватывала многочисленные взгляды, которые дядя Дик бросал на женщин.

Однако детей у него не было, и для него, человека столь жадного до жизни, было привычным делом хищно поглядывать на дочь своего брата и относиться к ней как к своей собственности.

Тем вечером, прежде чем лечь в постель, я долго рассматривала свое отражение в зеркале туалетного столика. Свет свечей смягчил черты моего лица, и оно стало казаться – нет, не красивым и даже не симпатичным, скорее интересным. Зеленые глаза, черные прямые волосы, тяжело падавшие на плечи, когда я их распускала. Если бы их можно было всегда носить так, а не в виде двух кос, уложенных вокруг головы, я бы выглядела куда привлекательнее. Бледное, с выпирающими скулами и воинственно заостренным подбородком (я тогда подумала: то, что происходит с нами, неизменно оставляет следы на нашем облике), – у меня было лицо человека, которому приходится сражаться. Я сражалась всю свою жизнь. Мой внутренний взор обратился в детство, в те дни, когда дяди Дика не было дома, я вспомнила время, когда его не было рядом, и увидела здорового, крепкого ребенка с двумя черными косами и дерзким взглядом. Теперь я понимала, что в том погруженном в покой здании я держалась враждебно; подсознательно я чувствовала, что мне чего-то не хватало, и оттого, что я провела долгое время в школе и не раз слышала от других рассказы об их домашней жизни, мне со временем открылось, чего хотел тот ребенок: я поняла, что та девочка злилась и вела себя вызывающе, потому что не могла обрести этого. Я жаждала любви.

Я ощущала некое ее подобие, только когда домой возвращался дядя Дик. В такие дни меня одаривали неудержимой, собственнической страстью, но нежной родительской любви я не знала.

Быть может, я поняла это не в ту первую ночь, быть может, осознание этого пришло позже, а может быть, это стало для меня объяснением, почему я без оглядки отдалась отношениям с Гэбриелом.

И все же в ту ночь мне открылось нечто новое. Уснуть по-настоящему я смогла только под утро, но, задремав среди ночи, очнулась от крика. Поначалу я не поняла, действительно ли я его услышала или он мне приснился.

– Кэти! – произнес полный мольбы и муки голос. – Кэти, вернись!

Я вздрогнула, но не оттого, что услышала свое имя, а от беспредельной тоски и призыва, с которыми оно было произнесено.

Сердце заколотилось у меня в груди; то был единственный звук в безмолвном доме.

Я села на кровати и прислушалась. Потом вспомнила такой же случай, произошедший со мной еще до отъезда во Францию. Тогда я точно так же внезапно проснулась среди ночи оттого, что услышала, как кто-то зовет меня по имени!

Почему-то меня бросило в дрожь. Я не верила, что этот голос мне приснился. Кто-то в самом деле произнес мое имя.

Я встала с кровати и зажгла одну из свечей. Подошла к окну, которое открыла на ночь. У нас считалось, что ночной воздух опасен и ночью окно нужно плотно закрывать, но мне до того хотелось насладиться свежим ароматом вереска, что я пренебрегла старинными правилами. Я перегнулась через подоконник и посмотрела на окно этажом ниже. В этой комнате, как и раньше, жил мой отец. У меня отлегло от сердца: я поняла, что этой ночью, как и тогда в детстве, слышала голос отца, говорившего во сне. Он звал Кэти.

Мою мать тоже звали Кэтрин. Ее я помнила лишь смутно… не как человека, а как некое присутствие. Или этот образ был лишь плодом моего воображения?

Мне казалось, что я помню, как она держала меня на руках, причем сжимала так сильно, что я вскрикнула, оттого что не могла дышать. Потом это кончилось и у меня появилось странное ощущение, что я больше никогда ее не видела, что потом никто никогда не обнимал меня, потому что, когда меня обняла мать, я недовольно вскрикнула.

Не это ли причина отцовской грусти? Быть может, спустя столько лет он все еще видел во сне покойную жену? Наверное, что-то во мне напоминало ему о ней. Это было вполне естественно и могло бы все объяснить. Возможно, мое возвращение оживило старые воспоминания, прежние печали, о которых лучше навсегда забыть.

Как долго тянулись дни, какая тишина царила в доме! Это был дом стариков, людей, чья жизнь принадлежала прошлому. Я чувствовала, как во мне снова просыпается дух непокорства. Я не принадлежала этому дому.