Кесарь

— Воинов с кирасами старайтесь держать в глубине сотен так, чтобы внешне наши люди не отличались от прочих детей боярских… Веди всех к избе кухарок — и обязательно отправь посланников к Давыду Жеребцову и генералу Делагарди: первый пусть также ведет своих стрельцов к князю, сейчас на него вся надежда! А вот Якобу и шведам стоит сняться с места — и пока что отступить, хотя бы ненадолго покинуть лагерь. Сделаешь?!

Финн вновь кивнул и тотчас громко позвал рейтар, привести коня — а я уже подозвал к себе детину из числа воев Шуйского, коего я счел достаточно смелым, понятливым и вменяемым:

— Игнат! Определи старшего по сотне, пусть держит ратников на вашей стоянке, и чтобы не случилось — им ни во что не встревать! Сам же скорее возвращайся, бери коня — и со всех ног скачи к избе кухарок кесаря, там буду ждать тебя; расскажешь людям все, как было!

— Слушаюсь!

Разбойного вида детину как ветром сдуло; за последним, пусть и неохотно, но потянулись прочие дети боярские — похоже, что я не ошибся с выбором «исполняющего обязанности» сотенного головы!

Между тем, ко мне подскочил один из елецких ратников, схожих со мной по комплекции; кажись, зовут его Фролом. Последний скинул с себя стеганный тягиляй, подбитый мехом у воротника и ватный шлем-шапку, именуемый «бумажным шеломом». Вроде бы и броня — а вроде бы и верхняя, довольно теплая одежда… Впрочем, холода я особо не ощущаю — и также скинув с себя шляпу, плащ и дублет, я быстро натянул чужую броню. После чего разом взлетел в седло подведенного под уздцы коня, с удовлетворением отметив, что в седельных кобурах последнего все еще покоятся как штуцер, так и пара неразряженных кавалерийских пистолей.

— Все братцы, не поминайте лихом! Жду у вас у князя… Вперед!!!

Я пришпорил чужого коня — благо, что «родные» сапоги со шпорами не снимал, и скакун бодро рванул вперед, мгновенно почуяв на себе уверенного в себе наездника, не терпящего проволочек…

Лишь бы успеть!!!

— От немчура поганая князя нашего загубить решила!

— Ох и зададим мы немцам жару!

— Подкупили, значится ляхи свеев!

До моего слуха грозной разноголосицей доносятся крики ратников. И с какой же пугающей легкостью треклятым иезуитам удалось пустить подлый слух — да поднять лагерь, сыграв на недоверии московитов к шведам и прочим нерусям! И насколько же легче все было опровергнуть, коли Михаил находился бы в сознании…

Ох, не ждать вам от меня пощады! Отдам Леграну, пусть поупражняется в своем нелегком искусстве, вспомнит былой навык палача!

Н-да… Подобными мыслями я стараюсь заглушить животный страх, ширящийся в моей груди — вновь физически ощущая, как сквозь пальцы утекает драгоценное время… Но до единственной на весь лагерь избушки осталось уже недалече — и, к своему вящему изумлению, я смог разглядеть «полковое» знамя архангельских стрельцов с изображенным на нем двуглавым орлом и апостолом Петром! А после — и ровные ряды архангельских и мангазейских стрельцов, кои уже обступают избу, строясь вокруг княжеского убежища и моих рейтар удивительно четким квадратом.

Право слово, пехотное каре! А Дадыд-то, Давыд… Все сделал четко, не дожидаясь иных понуканий — выступил, как видно сразу, как только в лагере начались волнения! Собственно, все в его стиле — вон, и ратники слушаются беспрекословно, безмерно уважаю своего воеводу…

Ну, буду жив — жбаном лучшего хмельного меда проставлюсь, лучшего коня отдам, лучший клинок! Да все, что угодно отдам, кроме Хунда и отцовского пистоля фон Ронина!!! Ничего не жалко!!!

— Сто-о-о-й!!! Куды прешь?! Не видишь, нельзя сюда, остолоп?!

Не намереваясь пасовать перед стрелецким головой, вышедшим вперед своих ратников, я громогласно воскликнул:

— Вели звать воеводу, дурень, коли сотником желаешь остаться! Скажи, что от Сабастьяна фон Ронина, командующего русскими рейтарами волею великого князя!

Несколько опешивший стрелец отступил на шаг — но тотчас насупился, никоим образом не спеша выполнять мое поручение. Однако же из-за спин стрельцов уже послышался знакомый, зычный голос:

— Пропустить полковника!!!

Заслышав рев воеводы, стрелецкий сотник изменился в лице — и тотчас приказал своим ратникам дать мне дорогу; проследовав за ряды построившихся в каре воинов, я спрыгнул с коня, и с чувством обнял Давыда Васильевича:

— Братец, на таких как ты — земля русская держится!

Жеребцов смущенно хохотнул — после чего легонько так ткнул меня вбок пудовым кулачищем, коим можно и коня убить ударом в лоб:

— А ты вижу, скинул немецкое платье, да наконец-то одел нормальную одежду? Выглядишь, как заправский русак!

Теперь хохотнул уже я — нервно, но ощущая при этом, как слабеет груз страха и ответственности на моих плечах, немалую часть которой принял на себя Давыд: