Кетанда

Тропа шла круто в гору непролазным кедровым стлаником. Кривые загогулины стволов прятались под мохнатыми лапами. Мишка раздвигал ветви, выбирал, куда поставить ступню или коленку и лез вверх, но иногда эти корявые, липкие от смолы, тугие сплетения преграждали дорогу на уровни груди. Звери как-то пробирались под ними, Мишке же надо было обходить. Местами тропа совсем терялась. Мишка взмок до самых трусов, проклинал собственную дурь, карабин и спиннинг, которые все время застревали и цеплялись.

Он поднимался и спускался больше часа. Потом прошел еще километра полтора-два вдоль реки, и теперь сидел у точно такой же скалы, и ему снова надо было лезть вверх.

Так он шел до вечера. Еще несколько раз на пути встречались скалы, но потом горы отступили от реки, и она стала шире и мельче. Мишка, спрямляя, переходил ее вброд, дважды набрал полные сапоги и один раз заблудился в лесу, срезая большую петлю. Часа полтора потерял, пока снова вышел к реке. К вечеру натер ноги мокрыми носками и так устал, что уже не хотел есть, а готов был просто упасть и уснуть. Он посидел, устало глядя на воду, достал нож и выцарапал на прикладе карабина маленькую цифру «9». Примерно столько сегодня прошел, а может быть, и меньше. Цифра была страшная, но он об этом уже не мог думать. Он думал об этом весь день, пока шел.

Мишка достал сигарету и выбросил мятую пачку. Сигарета была последней. В дороге, когда он очень уставал, он садился и закуривал. И сигаретка была как молчаливый попутчик. Теперь и этого не будет. Он затянулся несколько раз, пригасил окурок, бережно положил в карман и пошел ловить рыбу.

Место для рыбалки было неплохое, он из-за него здесь и остановился, но рыбы не было. Он стал спускаться вниз по реке, бросал блесну в интересных местах — тоже ничего. Ни одного удара. Мишка с голодной завистью вспоминал о рыбе, которую оставил на берегу сегодня утром. Даже икру не взял, идиот. Он почему-то не подумал, что рыба может не клевать. Вспомнил, как они с друзьями снисходительно обсуждали знаменитого Ар-сеньева, который со своими казаками едва не погиб от голода на такой же вот рыбной дальневосточной речке. Сытый голодного не разумеет. Обратно пошел опушкой леса, нарезать лапника. Шел и ел бруснику, ягода была спелой и, наверное, вкусной, но от нее уже воротило, столько он ее сегодня сожрал. «Надо есть, — убеждал он сам себя, — это полезно».

Он настелил лапника возле корневища громадного тополя. Дерево одиноко лежало на чистой косе, такое огромное, что уставшему Мишке легче было обходить, чем перелезать через него. Он лег примериться — спину, как стеной, высоко прикрывал ствол, а голову — толстые корни. Мишка потрогал корявый тополевый бок — вроде как и не один.

Но все равно было холодно, печально и пусто вокруг. На косу опускалась пасмурная, ненастная ночь. Хотелось еще плотнее прижаться к дереву и накрыться с головой чем-нибудь. Его маленькая Катька так же «пряталась», закрывая ладошками лицо, и ему так к ней захотелось, что даже слезы навернулись. Обнять ее, прижать крепко, как она любит, и не отпускать. Он устроился на лапнике, докурил последние полсигареты и, тяжело поднявшись на затекших ногах, пошел за дровами. Их пришлось таскать издалека, он понимал, что это глупо, но не хотел менять свой тополь на другое место.

Пока сделал несколько ходок, стемнело. Дров получилось немного, для долгого костра они были тонковаты, но Мишка так вымотался, что просто больше ничего не мог. Он сложил дрова совсем близко от лежанки, долго разжигал их в темноте, окоченел и наконец, когда разгорелось, лег рядом с огнем на лапник. Он уже начал было согреваться и засыпать, как вдруг вспомнил, что у него мокрые носки и сапоги. Мишка открыл глаза. Надо было вставать и сушиться, но даже пошевелиться сил не было. Подумал, что все равно проснется от холода, тогда и посушится. Это было неправильно, он знал это, но мокрые ноги гудели от усталости. И поясница. И руки тоже.

Проснулся он от лютого холода. На часах было около двенадцати. Костер почти погас, тлели только два прогоревших бревна. У него замерзло лицо, руки, спина. Ног же почти не чувствовал. Мишка в ужасе сел, попытался стянуть сапоги, но руки не держали. Он еще больше испугался, вскочил и, нелепо вскидывая ноги и трясясь всем телом, двинулся в темноту за дровами.

Мишка выбирал на ощупь — одни стволы были ледяными, в изморози, как зимой, другие неподъемные. Он набрал немного и в основном мелкого хвороста. Понимал, что это ничего не даст, но малодушно вернулся и встал на колени к тлеющим головешкам. Начал было строгать стружку, чтобы разжечь, но вдруг почувствовал, что коленям жарко. Костер глубоко прогрел гальку, и от нее шло хорошее тепло. Он ощупал все руками, переложил свою подстилку на теплое место и, запалив рядом небольшой костерок, лег.