Кетанда

Снег шел густо, мягко падал на темную воду большими лохматыми хлопьями. За его белой, рябой стеной не было видно другого берега. Бросая блесну, Мишка ушел далеко вверх по реке, но нигде не клевало. Он не очень расстроился, но голод противно напоминал о себе, и он уже решил идти вниз, когда нечаянно, в одной ямке зацепил за верхний плавник небольшого хариуса. Он бросил спиннинг на берегу, крепко сжимая рыбку, побежал к костру, насадил на палочку и стал печь над углями. Целиком его съел, недопеченного, с обгоревшей чешуей, головой и кишками и почувствовал такой голод, что не стал сушиться, а решил идти — по дороге должны были быть ягоды, а может, и рыба.

И еще он решил стрелять. Шел и думал, что они никогда не стреляли на сплаве крупных животных, только то, что могли съесть, но теперь он решился. Если увидит, конечно. Он морщился, чувствуя, что стрелять ему совсем не хочется, но ужасно хотелось есть.

Снег прекратился только вечером. За этот день Мишка прошел мало, километров шесть. Потратил много времени на поиски еды, но ничего не нашел. Рыба не клевала нигде, ни в темных глубоких ямах, ни на притоках. За всю дорогу он не встретил ни одного следа. Впрочем, на это он и не рассчитывал особенно, но вот с ягодой была беда… бруснику, которой было здесь очень много, засыпало. За целый день он объел всего пару кустов подмороженной черной смородины. Нашел, правда, несколько отнерестившихся полудохлых лососей. Не то чтобы нашел — они и раньше попадались — но теперь он достал их из воды. Рыба была едва живая, вся покрытая язвами и желтой слизью. Ее даже в руки было противно брать. Мишка разрезал одну — мясо было совсем белое, но внутри чистое, без гнили, и он подумал, что, может быть, попробовать небольшой кусочек, он даже и отрезал его, но съесть не смог. Долго мыл потом руки.

К вечеру голод отпустил. Только слабость была во всем теле, и голова немного кружилась. Но Мишка доволен был чему-то, даже улыбался. Место для ночлега нашел хорошее. Недалеко от воды, на краю леса. Напротив, прямо из воды, поднималась скала, вершину которой закрывало облако. Красиво было. Он навалил огромный костер и, пока тот горел, заготовил ветки для шалаша. Костер растопил снег, высушил и прогрел песок. Мишка соорудил на теплом месте лежанку, а сверху — шалаш из тяжелых пушистых веток стланика.

Он как раз возился с бревнами для нодьи, когда увидел на другом берегу медведицу с медвежонком. Здоровая темно-каштановая мамаша неторопливо, но быстро шла по открытой косе вдоль берега, время от времени поглядывая на воду. Медвежонок то отставал, ковыряясь в снегу, то припускался как шальной и обгонял мать. Когда она останавливалась у воды, он прыжками с брызгами забегал вперед и поворачивал к ней свою ушастую голову. Медвежонок был совсем маленьким, наверное, поздно родился.

Скала преграждала им дорогу, и медведица искала, где помельче, чтобы перейти на его сторону. Мишка засуетился, схватил карабин, чтобы удобнее было стрелять, пристроился к выворот-ню, прицепился. Руки сильно дрожали, но, кроме естественного волнения при виде серьезного зверя, было и другое. Это была еда, но, если убить большую, что будет с медвежонком… получалось, что надо было стрелять его. Мишка уже три дня толком ничего не ел, и, конечно, надо было стрелять, любой местный охотник так и сделал бы, но у него все сильнее и сильнее тряслись руки. Медвежонок был сущим пацаненком… да и… мамаша могла ночью вернуться за ним.

Эта жалость и страх, вся эта неприятная буря в душе вытолкнула его из-за выворотня. Он сделал шаг, еще несколько. Ноги подгибались. Медведица вся уже была в воде и совсем недалеко, она увидела Мишку, рывком поднялась на задних лапах.

— Эй-й!.. — заорал Мишка и, холодея от страха, топнул ногой по камням.

Его так трясло, что он, наверное, уже не смог бы выстрелить, если бы она кинулась, но он надеялся, даже почти точно знал, что она не кинется. Ведь он не хотел ей ничего плохого. Кроме страха, еще и странная радость поднималась в душе — он лучше бы сдох от голода, чем убил бы их, и она должна была это понимать.

Медведица в два прыжка вылетела из воды, передней лапой, как рукой, подцепила под зад медвежонка так, что тот кубарем покатился по снегу, и они скрылись в кустах.

Спал Мишка плохо. Ему было не очень холодно, но хотелось есть. Ложась, он сдуру навообра-жал себе еду. Стал вспоминать всякие вкусности и так себя растравил, что не мог уснуть. Везде ему почему-то давали большую тарелку жирных щей или солянки, и обязательно с хрустящим французским багетом, порезанным наискосок. Он ел и не мог наесться. И уснуть тоже не мог.