Хааст Хаатааст

По другой метафоре, он сумел попасть в свою собственную, предназначенную только ему, телегу, ведь, как известно, мир действия состоит из миллионов таких телег, всегда несущихся вперед, и наша задача – найти истинно свою и суметь запрыгнуть в нее. Обычно такая телега проезжает мимо тебя лишь несколько раз в жизни, когда ты уже едешь в другой, не твоей, или не совсем твоей, в которую ты когда-то попал потому, что надо же где-то ехать, нельзя стоять на месте. И вот тут нужно не медлить, не упустить своего шанса. В общем, эти две замечательные метафоры принципиально расходятся только в одном: кто кого везет – человек телегу или телега человека? Но, разумеется, нет никакой нужды разрешать этот вопрос, ведь главное – ехать, и ехать с ветерком.

Однако, чем дальше увлекался Хааст своей темой, тем более обширной и неохватной открывалась она ему, и все несбыточнее и призрачнее казался ему конечный результат – качественно новое учебное пособие. Он с ужасом обнаруживал свое невежество в науках, и осознавал, что для ответа на поставленные им вопросы, нужно понять и изучить различные, порой не связанные между собой, области науки и педагогики – иначе глубокой, оригинальной работы не получится, а ни на что меньшее он не согласен. Поэтому, если поначалу телега его катилась вполне бодро, и два десятка страниц были легко написаны, то затем, затронув сложные аспекты и осознав масштабы трудностей, Хааст забуксовал. Он больше не мог сдвинуть свою телегу ни на шаг – так она была тяжела, и даже выбросил большинство из уже написанного, признав это творением бывшего слепого, который, слава Богу, начинает прозревать. Теперь он уже чувствовал себя раздавленным его телегой, однако отчаяния не было: он знал по опыту, что это и есть тот случай, когда «хорошо, что пока нам плохо»; он ощущал в себе потенциал справиться с задачей, знал интуитивно, что она ему по зубам. Поэтому Хааст собрался с силами, каким-то непостижимым просветлением сумел охватить в умозрении всю работу целиком, и наметил план по ее постепенному выполнению. Он разделил ее на три части; первая была достаточно самостоятельной и требовала вполне посильных и четко определенных исследований. Он твердо и методично принялся за нее, и к концу июля его телега снова начала медленно, но верно двигаться; в правильности этого пути Хааст уже не сомневался и надеялся, что еще два-три месяца, и первая часть его монографии будет готова. Одержимость Хааста работой все возрастала; это были его самые счастливые дни на острове Альбины. Однако его вдохновенный труд внезапно прервался совершенно трагическим образом.

Дело было в среду, в последних числах июля; в северной бухте установилась какая-то необычайная безветренная жара. В детском лагере оставалось провести всего несколько занятий, и Хааст приготовил для них самые интересные свои задумки. Экспедиционеры, все, кроме Леонарда, сидели в офисе за своими столами; сегодня с утра посетителей не было, Хааст и Елена занимались в планшетах, Чагин слонялся по комнатам, что-то напевая. Вдруг он снял с вешалки свой походный рюкзак и куда-то засобирался.

– Елена, вы не одолжите мне ваше пособие по каллиграфии на пару часов? – спросил он.

Хааст и Елена подняли головы и посмотрели на него.

– Да пожалуйста, Виктор Матвеевич, но куда это вы намылились так рано? Сегодня же у вас ничего нет? – спросила Елена.

– Позвонили только что из каньона, надо съездить, подготовить там пространство для завтрашнего урока. Я хочу с парочкой родителей сделать ребятам сюрприз. Все, поскакал! – отвечал Чагин.

Он выхватил книжку из шкафа Елены, бросил ее в свой рюкзак и выбежал из офиса. Хааст взглянул на Елену и удивился – ее лицо, только что обычное и спокойное, было искажено теперь тревогой, страхом. Она сидела в каком-то оцепенении несколько мгновений, затем вскочила, подошла к окну, распахнула его и закричала Чагину:

– Погодите, Чагин, стойте, не езжайте!

Чагин уже заносил ногу в автомобиль и так и остался стоять в такой позе.

– Что там у вас, Елена? – крикнул он в ответ.

В это самое мгновение у Елены затрезвонил мобильник, она подняла вверх ладонь и показала Чагину.

– Одну минуту, Виктор Матвеевич, подождите пожалуйста, – крикнула она ему в окно.

Елене звонила Вера, Хааст был рядом и слышал ее болезненный кашель. Вера не повышала голос, она, как показалось Хаасту, сообщала нечто повседневное, просила о чем-то, и вынуждена была прерываться, чтобы откашляться.

– Хорошо, Вера, я согласна. Сейчас же выпей микстуру, – произнесла Елена, ее до сих пор поднятая в воздух левая ладонь медленно и нерешительно опустилась.

На нее больно было смотреть. Глаза ее, глядящие в себя, сузились, на лбу появились морщины, а челюсти сжались, она что-то внутри остро переживала.

– Что с вами, Елена? – спросил Хааст.

– Ну как там, Елена-сан? – закричал с улицы Чагин. – Мне ехать надо!

Елена оправилась, хотя какое-то жесткое выражение так и осталось у нее на лице.

– Все в порядке, Хааст. У Веры опять обострение астмы. Чертова рыбная фабрика со своими отходами.