Хаджи

Говорят, есть четыре способа еды. Одним пальцем — чтобы показать отвращение; двумя пальцами — показать гордость; тремя пальцами — в знак обыкновенности; и четырьмя пальцами, чтобы продемонстрировать ненасытность. На этот раз это таки была еда четырьмя пальцами.

Хаджи Ибрагим нередко выступал перед жителями деревни, предостерегая их от устройства угощений, выходящих за пределы их возможностей. Это было бы падением араба, неверным способом самоутверждения. Но сам хаджи Ибрагим, разумеется, не был связан советом, который давал другим. Мухтар Табы показывал свою щедрость, власть и прожорливость обилием своего угощения. Фарук часто жаловался, что пиршества его брата приводили их на грань разорения, а пользы от них мало.

После ритуального омовения рук принесли еду — батальонами, полками, легионами. Парад начался тремя дюжинами сортов салата.

Груды круглых и плоских хлебов разрывали, чтобы загребать салат, а остальное брали пальцами. Были здесь хуммус и таини из размятого турецкого горошка, сезамовое семя, оливковое масло, чеснок. Были запаренные виноградные листья с начинкой из кедровых орехов и смородины. Была фалафель — прожаренные шарики из молотой пшеницы и турецкого горошка. Были горы солений, оливок, холодные и горячие салаты из капусты, печень ягненка, огуречные салаты, перец, йогурты, помидоры, лук, полдюжины сортов сыра, гранатовые зерна с миндалем. Был мелкий хрустящий горошек, ягненок, домашняя птица и рыба на вертелах, блюда из тыквы с окрой и черемшой и полдюжины разных блюд из размятой, смешанной и цельной фасоли.

Затем настала очередь главного.

Огромные блюда, столь тяжелые, что женщины едва могли их нести, с жаренными на вертеле курами с кускусом и рисом, с глазами и яичками ягненка в окружении маленьких кусочков баранины. Они издавали запах шафрана, укропа, вишни, лимона и трав, корицы и чеснока.

Потом подали арбузы, персики, виноград, сливы, бананы, слоеные пасты из меда и орехов и прочие сладости.

После полудюжины чашек густого, сладкого арабского кофе с кардамоном пальцы были чисто облизаны под аккомпанемент артиллерийского огня отрыжек, а женщины тем временем убирали со столов.

Кальяны переходили от курильщика к курильщику. Наступила пора самодовольных пересказов великих сражений и событий прошлого.

Во время последней части трапезы хаджи Ибрагим явно проявлял беспокойство. Наконец, его лицо растянулось в широкой улыбке, когда вошел Гидеон Аш. От Ваххаби послышался гул одобрения, когда Гидеон обнял шейха Валид Аззиза — ведь Гидеон ел и спал в их палатках те самые сорок дней и был почти что одним из них.

Валид Аззиз, который не видел Гидеона с войны, внезапно вздрогнул, заметив, что он потерял левую руку. И старый шейх сделал то, что видели когда-либо лишь совсем немногие. Он заплакал.

Глава шестнадцатая

Празднество вскоре распалось. После прихода Гидеона, долгой дороги и оргии обжорства старый шейх внезапно принял коматозный вид. Деревенские постепенно разошлись, а бедуины повалились там, где сидели, и раздался дружный храп.

Хотя многие бедуины принадлежали к тем же кланам, что и деревенские, а то и приходились им дядями или двоюродными братьями, деревенские накрепко заперли двери, попрятали добро и пересчитали своих дочерей.

Хаджи Ибрагим повел Гидеона за деревню, недалеко от шоссе, где они могли остаться вдвоем. Мухтар казался очень встревоженным.

— Я боялся, что ты вовремя не придешь на мою свадьбу, — сказал Ибрагим.

— Ты же знаешь, я бы ее не пропустил.

— Завтра мы все здесь приведем в порядок, — продолжал Ибрагим. — Она изысканный, чудесный цветок, газель. Я очень счастлив. Что ты обо всем этом думаешь, Гидеон? Может быть, вторая жена — это то, о чем евреям следовало бы подумать. Таким способом вы могли бы иметь гораздо больше детей.

— Это лишь означало бы, что гораздо больше замышлялось бы против вас.

— А! Все равно. Мой брат Фарук годами меня обманывал. Я уверен, что и мой старший сын Камаль тоже меня обманывает. Но я человек жалостливый. Если брат и сын проводят свою жизнь в работе на тебя, и ты богат, а они бедны, то они тебя обманывают. Не заставляй свою собаку голодать, говорю я, потому что кто-нибудь другой даст ей кусок хлеба и уведет ее. Поверь мне, я набрался достаточно ума, чтобы управлять второй семьей.

Хаджи Ибрагим несколько раз откашлялся — верный знак того, что он ерзает в преддверии щекотливой темы.

— У меня к тебе очень деликатный разговор. Ты мой единственный друг, кому я могу до такой степени довериться. — Ибрагим помрачнел. — У меня к тебе самое доверительное отношение в моей жизни, — сказал он. — Я вручаю тебе мое самое потаенное.

— Ты уверен, что должен это сделать?

— Я тебе доверяю, по крайней мере думаю, что доверяю.

— Отлично. В чем же дело?

Хаджи Ибрагим повторил спектакль с прокашливанием, затем наклонился близко к Гидеону и понизил голос, хотя их никто не мог слышать.