Хайм

Он молчал, застыв на экране монитора, а я думала, что делает сейчас его снаружистка, та самая девушка-фотограф из больницы, которой я позировал в своей прошлой жизни. Я – и еще кое-кто, о ком не хочется вспоминать, дабы не усугублять вернувшуюся боль. Где она сейчас – дома?.. на работе? Бегает по комнате, воздев руки, или сидит в неподвижном изумлении, уставившись на свой ноутбук? И как она поступит в следующую минуту – отключится?.. сотрет свой аккаунт?.. скажет, что должна подумать?

– Что я должен делать? – тихо спросил Постум.

– Просто скажи, что я должен делать, и я сделаю. Все, что понадобится.

Я заплакал. Я знала, что он ответит именно так, но все же заплакал. Есть моменты, которые невозможно пережить без слез, даже в грохоте накатывающейся боли. Жаль, что я еще не успела установить себе достаточно тонкую мимику. Зато у Найта явно повлажнели глаза.

– Молодец, сын, – произнес он дрогнувшим голосом. – Мы с мамой и не ждали другого ответа. Выезжай как можно скорее, лучше – если прямо сейчас. Билет получишь в аэропорту, мы закажем отсюда. Дальше тебе нужно будет…

Они углубились в технические детали, и я перестала слушать, потому что мог уже думать только об уколе. Боль вернулась и плескалась у самого горла, боль жизни – неправильной, злобной, бессмысленной. Я не жалел ее нисколько, ни капельки: мое присутствие в ней требовалось исключительно для завершения процесса переселения в Хайм. Для затеянного Программером великого переворота, для возвращения в Эдем не только меня, Найта и Постума, но и всех живущих и мучающихся – всего затерянного в страдании, хрипящего от боли человечества. Ведь я буду только первой ласточкой, Адамом… – или Евой?.. – Адамом и Евой в одном лице.

А старая жизнь – да пропади она пропадом…

Как-то, очень давно, родители взяли меня, подростка, на чьи-то похороны – уже не помню на чьи. Это было мое первое знакомство со смертью, я имею в виду – реальной, а не книжной и не киношной. Гроб опустили в могилу, а потом многие, и мы в том числе, отправились в дом умершего… или умершей?.. – уже забылось, да это и неважно. Говорили какие-то речи; и все они казались совершенно неуместными, потому что проходили как раз по книжно-киношному, а вовсе не по реальному, взаправдашнему разряду, с его гробом, кладбищенскими цветами и восковым профилем покойника… или покойницы?.. – нет, не вспомнить.

И вот среди этих неуместных фраз вдруг промелькнуло слово «смысл» – раз, другой, третий, – как хвостик маленькой собачки, пришедшей сюда с кем-то из гостей и теперь бестолково путающейся у всех под ногами. Смысл… смысл… смысл… – хвостик тут… хвостик там… – мелькнул, и нету.

– Да при чем тут смысл? – сказал кто-то с досадой. – Хватит, довольно.

И тогда я услышал, как один из мужчин, пользовавшийся в той компании репутацией весьма умного человека, произнес, скорбно покачав головой:

– Смысл? В ходе жизни – ее смысл…

Наверно, он думал тем самым поставить точку, покончить с неприятной темой, выбросить ее из комнаты, как ту вертлявую собачонку, но получилось настолько некстати, настолько фальшиво и глупо, что я до сих пор помню недоуменный взгляд, которым наградила его соседка, и всеобщее смущение – мое в том числе. Вот ведь как – пол покойника забылся, а взгляд и смущение помню. Помню и внезапное осознание мною того доселе неусвоенного факта, что рядом со смертью неуместным становится всё, особенно разговоры о смысле. Что смерть обесценивает любые книжно-киношные фразы. А поскольку других фраз и других слов для описания жизни у людей просто нет, то лишается смысла и она сама. Жизнь – это абсолютно бессмысленное дело – вот чему научил меня тот день, то первое столкновение со смертью. Жизнь не имеет смысла, точка.

Зачем жил тот человек, который был мною?

Назначение определяется наличием цели, но существовала ли цель у моего частного бытия? Если и так, то мне она неизвестна. Погоня за удовольствиями? Вряд ли. Сколько их было, тех по-настоящему острых мгновений, ради которых следовало стараться? Если сложить их все вместе, то и минуты не наберется. Неужели я жил ради этой минуты? Да и, честно говоря, главное удовольствие всегда заключалось в предвкушении. Я все время строил планы на будущее и радовался их воображаемому осуществлению. Именно воображаемому, потому что действительность всегда оказывалась другой – иногда лучше, иногда хуже, но всегда другой. Смешно постоянно жить планами, которые никогда не становятся реальностью. Постоянно жить завтрашними днями, каждый из которых может в любой момент оборваться в ничто…

Продолжение рода? Но все мои предполагаемые потомки тоже умрут и, умирая, скажут о себе ровно то же самое. Какой смысл плодить бессмысленные жизни? Зачем появился на свет мой сын, не проживший и двух месяцев? Жить ради рода – что за чушь… Погибнет и род; в конечном счете умрут все, все до одного. Все до одного.