Хайм

Перед лицом смерти бледнеет любое лицо. Она возвышается над нами, как бесконечная Вселенная; она и есть вселенная – непроглядная безответная твердь, в которой тают наши муравьиные души, наши наивные иллюзии и тщетные упования. Она держит нас на своей поверхности, как бездонный океан; она и есть океан, в котором мы барахтаемся в поисках несуществующей опоры, мели, суши – барахтаемся, пока не иссякнут силы, пока случайный водоворот не затянет обреченного пловца в свою черную воронку. Смерть не настигает нас – мы живем в ней. Кем бы ты ни был, чем бы ни обладал, каким бы длинным ни выглядел столбик, столбец, столп твоих достижений и побед, какой бы огромной ни казалась итоговая сумма – всё теряет цену в ее завершающем счете, всё без остатка. На чеке, который приносит нам этот официант, всегда значится одно и то же: ноль. Ноль, и больше ничего – всем и каждому.

Но верно и другое: каким волшебным, каким всепроникающим смыслом наполнилась бы жизнь, если бы не стало смерти! Это сразу избавило бы нас от лжи: ведь она для того и существует, чтобы защищать нас от мысли о смерти. Мы перестали бы обманывать друг друга и самих себя: зачем выгадывать лишнюю монету или минуту, когда у тебя в распоряжении вечность? Все цели разом превратились бы в осуществимые – даже самые дальние, самые фантастические. Жить без оглядки на смерть – что может быть прекрасней!

Постум приехал на следующий день после нашего разговора. Учитывая дальность перелета, это означало, что он и в самом деле не колебался ни минуты, а сразу побросал вещи в сумку, подхватил ноутбук и выбежал из дому ловить такси в аэропорт. Программер, не ожидавший столь быстрого развития событий, едва успел подготовить для него третье рабочее место. Хотя не знаю, насколько это было оправдано, потому что полноценного хаймовского общения всей нашей троицы хватило лишь на несколько дней, а потом наступило резкое ухудшение, и я проводил большую часть времени в беспамятстве.

Найт колол меня все чаще и чаще; приходя в сознание, я видел его склоненное надо мною лицо и спрашивал, как продвигается дело. Меня беспокоило, что моя немощь может помешать сбору необходимых данных.

– Не волнуйся, – успокаивал меня Найт. – Программер говорит, что всё идет как надо.

– Но как это возможно без меня? Ведь вы с Постумом остаетесь вдвоем…

– Что ты… – улыбался он, ласково гладя меня по щеке. – Нас всегда трое: мы с Постумом и твой программный клон. Он уже почти совсем готов. Тебе нужно потерпеть еще немножко, самую капельку. Хотя бы несколько минут. Сможешь?

Я собирал все свои силы, Найт прикреплял датчики, приносил ноутбук, и мы отправлялись в Хайм – на пятнадцать, десять, пять минут – пока боль не становилась невыносимой. А потом я смотрела с экрана на свою бессознательную оболочку, распростертую на постели, смотрела и думала: что общего у меня с этим изношенным куском плоти – беспомощным, искореженным болью, изъеденным изнутри беспощадной болезнью? Зачем заставлять его так страдать? Его программный клон и так уже достаточно точен, стоит ли дополнительно мучить беднягу лишь для того, чтобы приблизить это сходство к абсолютному совершенству еще на одну долю процента?

Но последнее слово в этом вопросе принадлежало не мне, а упрямому перфекционисту Программеру, так что Найт продолжал навешивать на мое едва живое тело провода, контакты и электроды – навешивать и колоть, колоть и навешивать, – пока наконец в одно прекрасное утро хозяин не объявил, что удовлетворен достигнутым результатом. Это произошло дней через десять после приезда Постума.

– Ты хочешь сказать, что Трай полностью переселилась в Хайм? – спросил Найт. – И что теперь она будет жить вечно?

– И Трай, и вы с Постумом, – буднично ответил Программер, не отрываясь от своей клавиатуры. – Я только что перезагрузил новую версию системы. Вам троим уже не нужны эти… как их…

– Снаружисты?

– Вот-вот, снаружисты. Слушай, не мешай, а?

Мне тут нужно додумать…

Он вскочил и по своему обыкновению зашагал по гостиной, распугивая офисные стулья.

– Ну и что теперь? – поинтересовалась я.

Найт вопросительно поднял брови. Похоже, в отличие от меня он был слегка ошарашен известием о собственном бессмертии.

– О чем ты?

– Что делать с ним? С оболочкой? Ты так и намерен колоть его, пока не кончится морфий?

– Морфий не кончится, – сказал Постум. – У Программера связи. Он звонит, и морфий привозят. Сколько угодно.

– Но человек мучается, – возразила я. – Зачем продолжать эту пытку сейчас, когда уже нет необходимости? Посмотри на него – он почти не приходит в сознание, а когда говорит, то бредит.

– Верно, – поддержал меня Постум. – Я тут послушал: бредит, и еще как. О каких-то кенгуру, о каком-то профессоре. Что, мол, человек – такой же кусок мяса, как кенгуру, в любом возрасте, а не только в детстве. Что, мол, согласен… согласна… согласен…