Хайм

На тротуаре стало еще труднее; фонарь мерцал впереди, как морской маяк, и казалось немыслимым добраться до него такими темпами. Из-за мертвой головы я не видел Найта, но точно знал, что ему еще хуже моего. А может, и нет: как-никак, он пришел оттуда всего полтора месяца назад – не то что я, годами не выходивший из дома. Я уже успел позабыть, каково жить снаружи, в этом гадостном мокроснеге внешнего мира, на его скользких тротуарах, на пронзительном холоде его равнодушия. Мне вдруг остро захотелось оглянуться назад, на мое теплое убежище, на свет гостиной, узкой полоской пробивающийся сквозь приоткрытую входную дверь, но, конечно, не было никакой возможности сделать это под мертвой тяжестью трупа.

Так они и живут здесь: едва переставляя ноги под тяжестью своих мертвецов, своего прошлого, своих предрассудков, своих громоздких суеверий, принимаемых ими за веру. Если повезет, они тащат этот груз парами, как сейчас мы с Найтом, – а нет, так и без всякой помощи, в одиночку. Кто-то одет в добротное пальто, кто-то в лохмотья, но нет такой одежды, которая защитила бы их от здешнего мерзлого дождя. Они выходят из теплой материнской утробы, как мы сейчас вышли из дома, прямиком в промозглую непогоду этого страшного мира – выходят, чтобы добраться, дотянуть, дожить до фонаря надежды – одного, другого, третьего. Но что ждет их там, под фонарем? Скамейка для мертвеца. Смерть. Смерть – вот имя этого мира. Смерть и безысходность. Вышел за дверь – и всё, уже не вернуться…

И тут меня как ожгло: дверь! Кто нам откроет, если она захлопнулась? Ведь Постум вышел наружу вместе с нами, а Трай закрылась в Хайме и снаружи уже не помощница! Я чуть не задохнулся от ужаса. Ключи?! А черт их знает, где они, и есть ли они вообще… Мне никогда не требовались ключи – просто потому, что я никогда не выходил за дверь. Да, но и пальто мне не требовалось, так что есть надежда, что ключи здесь, в кармане. Куда-то ведь я их сунул, когда в первый раз вошел в дом? Значит, логично предположить, что они именно здесь, в пальто… Как бы это проверить?

Нечего было и думать о том, чтобы высвободить руку: я и так едва удерживал свою долю мертвеца. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, поясница разламывалась от боли, ноги подгибались, но паника донимала меня больше всего. Одна мысль о том, что нам придется остаться здесь, снаружи, приводила меня в ужас. Только теперь я по-настоящему осознал истинную ценность Хайма, его надежность, его тепло, устойчивую реальность его безоблачного бытия.

Собрав все силы, я попробовал тряхнуть полой пальто: не зазвенят ли в кармане ключи? Нет, ничего… – лишь мертвец резко мотнул головой и, словно наказывая меня за попытку к бегству, сильно приложился лбом к моему виску. Чертов труп! Трай была совершенно права: он весь принадлежал враждебному наружному миру, миру смерти. Куда мы его тащим? Бросить здесь, и дело с концом! Нет, нельзя – слишком близко от дома… Близко, но если без ключей, то бесконечно далеко. Может быть, ключи в другом кармане? Попробовать тряхнуть еще раз? Зачем трясти, идиот?! Ключ-то один – у тебя нет и не может быть связки! Ему просто не обо что звенеть!

Я перевел дыхание и попробовал позвать Постума.

– Постум!.. Постум!..

Он выскочил сзади – мокрый, перепуганный, с шапкой мертвеца в руке. Мы остановились.

– Что? Программер? Ты меня звал?

– Да… Постум… дверь… – прохрипел я.

– Дверь?

– Да, дверь… Ты не помнишь – захлопнулась ли дверь?

Он недоумевающе похлопал глазами:

– Не помню. Погоди… нет, не помню. Сбегать проверить?

Мне потребовалось немалое усилие, чтобы приподнять голову и посмотреть вперед. Мы проделали уже больше половины дороги. Вон она, скамья. Но верно было и другое: тусклый свет близкого фонаря делал нас заметней, уязвимей. Потеря времени могла обернуться катастрофой.

– Нет, не надо. Уже недалеко. Найт, ты как?

– Ох… ох… – полузадушено прозвучало слева.

Мы снова двинулись к цели. И снова – мучительные шаги, и ноющая спина, и смертельная тяжесть на плечах, и ледяной дождь, и ледяная щека мертвеца вплотную к моей щеке. И паника: дверь, ключ… дверь, ключ… «Не думать! – приказал я себе. Не думать! Все равно уже ничего не изменишь».

Постум снова забежал вперед:

– Машина!

– Что?

– Машина! – он указывал рукой в конец улицы.

До боли вывернув шею, я скосил глаза и уловил дальний свет фар. Черт! В такое-то время, посреди ночи, в таком-то обезлюдевшем месте… Неужели полиция?

– Найт! Быстро! Налево! В кусты! – скомандовал я.

Неимоверным усилием мы рванулись влево, за живую изгородь; в кровь царапая руки и с мясом выдирая пуговицы, протиснулись между кустами и рухнули в мокрую ледяную мразь. Заметили? Не заметили? Я привстал на колени и осторожно выглянул из-за колючих ветвей можжевельника. Машина медленно приближалась. В ярком свете фар искрилась вода, блестели наглухо задраенные ставни домов, ворчание мотора едва слышалось в плеске и шорохе дождя. В таком темпе ездят только тогда, когда высматривают, ищут кого-то. Неужели и в самом деле полиция? Кто-то увидел из окна, что тащат труп, и позвонил – может же быть такое? Еще как…