Хамнет

«Некоторые, — подумала Агнес, стоя возле окна в коконе из одеяла, — могли бы воспринять его как дурное предзнаменование, примету скорой смерти». Но Агнес не боялась этих божьих тварей. Она любила их, ей нравились их перекрывающиеся пестрые крылья и круглые, похожие на бархатцы глаза с загадочным созерцательным взглядом. Ей казалось, что у сов двойственная природа, отчасти духовная, отчасти птичья.

Поднявшись с брачного ложа, Агнес прошлась по комнатам своего нового дома. Сон, казалось, бежал от нее, никак не желая осенить своими крылами. Слишком много мыслей теснилось и кружилось в ее голове, не позволяя забыться. Слишком много надо было осознать и прочувствовать, слишком много событий для одного дня. К тому же впервые ей предстояло спать как в высокой кровати, так и на верхнем этаже.

Поэтому она отправилась бродить по новому жилищу, касаясь мебели и разных вещей: спинки стула, пустой полки, каминных приборов, дверной ручки, лестничных перил. Она сходила в переднюю часть дома, вернулась в заднюю и вновь поднялась на второй этаж. Агнес провела рукой по ткани балдахина над кроватью, подаренной им на свадьбу родителями жениха. Отведя в сторону край занавеса, она задумчиво взглянула на сокрытую за ним человеческую фигуру, ее мужа, погруженного в океанские глубины сна, он лежал посередине кровати, раскинув руки, словно дрейфовал по течению. Подняла взгляд к потолку, над которым под скатом крыши размещался еще небольшой чердак.

Это жилище, ее новый дом, пристроился сбоку от большого семейного дома ее мужа. Он поднимался на два этажа: в нижней комнате имелся камин, скамья-ларь, стол, посуда и большая кровать в верхней спальне. Раньше Джон использовал этот флигель в качестве склада — что именно здесь хранилось, не упоминалось, но, в первый раз войдя сюда, Агнес безошибочно узнала запах овечьей шерсти, завернутой в тюки, явно пролежавшей в этом помещении не один год. Какие бы вещи здесь ни хранились, их уже убрали в другое место.

У Агнес возникло сильное подозрение, что к обустройству их нового жилища имел отношение ее брат, возможно, это стало одним из условий его согласия на этот брак. Когда они впервые подошли к порогу флигеля, их встретил Бартоломью. Он успел осмотреть тесноватые комнаты, проверил спальню на втором этаже и, вернувшись, кивнул Джону, ожидавшему у входа.

Бартоломью пришлось подтвердить свое согласие дважды, прежде чем Джон передал ключ своему сыну. Этот странный эпизод привлек внимание Агнес. Нежелание сына принять этот ключ совпадало, или, возможно, даже превосходило отцовское нежелание расстаться с ним. Пальцы ее мужа выглядели вялыми и безжизненными; он колебался, разглядывая железный ключ в руке отца, словно не понимая, что ему предлагают. Наконец, взяв головку ключа кончиками двух пальцев, он подержал его на расстоянии вытянутой руки, казалось, решая, не таится ли в этой железяке какая-то опасность.

Джон попытался сгладить неловкость, шутливо высказавшись о семейных очагах и счастливых женушках и энергично хлопнув сына по спине. Вроде бы он сделал щедрый жест в грубоватой отцовской манере, но только внешне, позже с тревогой подумала Агнес. Было ли в том жесте что-то нарочитое? То ли Джон не рассчитал силу удара, то ли специально ударил посильнее с каким-то злобным умыслом. Не ожидавший такого сын покачнулся и едва не упал. Но резко выпрямился, слишком быстро, с какой-то странной напряженностью, точно боксер или фехтовальщик, встав в защитную стойку. Отец с сыном так пристально глянули друг на друга, словно за этим мог последовать обмен ударами, а не ключами.

Она и Бартоломью наблюдали за ними с разных концов комнаты. Отвернувшись от отца, сын почему-то не захотел убрать ключ в висевший на поясе кошель, а положил на стол с унылым металлическим стуком, отчего Агнес с братом переглянулись. На лице брата не отразилось никаких эмоций, не считая легкого изгиба одной брови. Однако Агнес его лицо поведало многое. «Ну, видишь теперь, — поняла она мысленный вопрос брата, — за кого ты выходишь замуж? Поняла, — говорил изгиб его брови, — почему я настаивал на отдельном жилье?»

Агнес склонилась к оконным стеклам, затуманив их своим дыханием. Эти комнаты во флигеле напомнили ей начальную букву ее имени, эту букву научил ее узнавать отец, рисуя на земле острой палочкой: «А» (она ясно помнила, как сидела тогда с обоими родителями на земле, пристроившись между ног матери и склонив голову на ее колено; она даже держалась руками за щиколотки матери. Она могла вызвать в памяти четкое ощущение того, как волосы матери упали ей на плечо, когда она склонилась вперед посмотреть, что рисовал отец Агнес, говоря: «Вот, Агнес, смотри». И из-под черного кончика обожженной в кухонном очаге палочки появилась большая буква: «А». Это ее буква, навсегда ее).