Хамнет

Комната. Длинная и узкая, с отполированными до зеркальной глади и плотно пригнанными плитами пола. Горстка людей собралась возле окна, они переглядывались, проводя приглушенное совещание. Окна занавешены, поэтому совсем мало света, но кто-то приоткрыл окно, узкую щелку. Дуновение ветра проникло в комнату, слегка оживив воздух, всколыхнув стенные гобелены, края вышитой дорожки на каминной полке, принеся с собой уличные запахи пыльной сухой дороги с оттенком аромата пирогов, испеченных по соседству, с кисловатой сладостью яблочной карамели. Время от времени голоса проходящих мимо людей простреливали комнату случайными, лишенными смысла словами, пузырьками звука, выпущенными в ее глухое молчание.

Вокруг стола аккуратно расставлены стулья. В кувшине стояли цветы, головки поникли, усыпав пыльцой скатерть. Спавшая на коврике собака вдруг подняла голову, начала вяло вылизывать лапы, но, словно почувствовав усталость, опять погрузилась в дремоту. На столе стайка кружек окружила кувшин с водой. Никто не пил. Люди возле окна продолжали что-то тихо обсуждать; поддерживающие мягкие рукопожатья, склоненные головы в накрахмаленных белых чепцах.

Их взгляды то и дело устремлялись в конец комнаты, к камину, потом опять друг на друга.

Снятая с петель дверь покоилась возле камина на двух бочках. Рядом находилась женщина. Она неподвижна, спина сгорблена, голова опущена. Сразу и не поймешь, дышит ли она еще. Ее спутанные волосы разметались по плечам. Она стояла на коленях, вытянув руки и склонившись вперед, видна лишь ее голая шея.

Перед ней тело ребенка. Из-под подола рубашки видны его босые ноги с согнутыми пальцами. На ступнях и под ногтями еще темнеет скопившаяся в недавней жизни грязь: дорожной пыли, садовой земли, глины с берега реки, где еще дней пять назад он плавал со своими приятелями. Руки вытянуты вдоль тела, голова слегка повернута к матери. Его тело, потеряв краски жизни, стало пергаментно-белым, окоченевшим, кожа лишилась упругости. Он все еще одет в свою ночную рубашку. Именно его дяди сняли с петель и принесли в комнату эту дверь. С особой осторожностью, задерживая дыхание, они подняли его с тюфяка, где он умер, и уложили на деревянное полотно двери.

Младший дядя, Эдмунд, рыдал, он видел все сквозь марево слез, что стало для него облегчением, поскольку ему было слишком мучительно видеть черты своего старшего брата в его умершем сыне. Этого мальчика он видел ежедневно всю его короткую жизнь, учил его ловить деревянные мячи, выискивать блох у собаки, мастерить дудочки из тростника. Его более взрослый дядя, Ричард, не плакал: его печаль превратилась в гнев — на порученное им страшное задание, на весь живой мир, на Судьбу, на то, что маленький племянник заболел и теперь лежал здесь мертвый. Из-за скопившегося гнева он тихо отругал Эдмунда, считая, что тот плохо держал мальчика, взяв его не под колени, как полагалось, а за лодыжки, и своей неловкостью испортил дело.

Оба дяди вскоре ушли, обменявшись краткими замечаниями с находящимися в комнате людьми.

В основном там собрались женщины: бабушка мальчика, жена пекаря, крестная мальчика, его тетя. Они сделали все, что могли. Сожгли постельное белье, матрас, солому и простыни. Проветрили комнату. Уложили сестру двойняшку в кровать на втором этаже, болезнь ослабила и ее силы, хотя она уже шла на поправку. Они вымыли комнату, обрызгав ее лавандовой водой для освежения воздуха. Принесли белое полотно, суровые нитки и острые иглы. Они почтительно и тихо говорили о том, что помогут подготовить ребенка к погребению, останутся здесь, никуда не уйдут и готовы приступить к скорбному обряду в любой момент. Мальчика надо подготовить к похоронам: нельзя терять время попусту. По постановлению городских властей, умершего от чумы человека следовало захоронить быстро, в тот же день. Женщины сообщили об этом матери, на тот случай, если она не знала этого постановления или забыла о нем, поглощенная своим горем. Поставив миски с теплой водой рядом с матерью и держа наготове салфетки, они деликатно откашлялись.

Однако ответа не дождались. Мать не откликнулась. Даже головы не подняла. Видимо, не услышала, просто не могла услышать того, что пора начинать подготовку к погребению, обмывать тело и зашивать его в саван. Она не взглянула на принесенную воду, и та успела остыть. Не заметила и белый квадрат сложенной на краю двери ткани.

Она продолжала просто сидеть, опустив голову и касаясь руками вяло согнутых пальцев и волос мальчика.

В голове Агнес кружились тяжелые мысли, то увеличиваясь в своем множестве, то уменьшаясь до самой невыносимой.

«Этого не может быть, — горестно думала она, — не может, как же мы будем жить, что будем делать, как Джудит вынесет это, что я скажу людям, сможем ли мы жить дальше, что мне следовало сделать, где же мой муж, что он скажет, могла ли я спасти сына, почему мне не удалось спасти его, почему я не почувствовала, что именно он находился в наибольшей опасности?» Но потом круг ее мыслей сужался, и тогда в голове звучало лишь два слова: «Он умер, он умер, он умер».