Ханморская Древучесть

– Милое, непонятное дитя, слышу твою задумчивую поступь. Ты пришла из ниоткуда, и путь твой теряется в неизвестном, но вот сейчас, заметь, ты здесь, – тут Дубич откусил пару лепестков от цветка и задумчиво пожевал. – Здесь и сегодня будет сделан набросок твоей дороги. Понимаешь?

Душаня ничего не поняла, но ей было неудобно признаться, и она промолчала.

– Это ничего, – улыбнулся Дубич ее молчанию, – я порой и сам не понимаю, что говорю.

Невидящим взглядом он обвел почтительно стихшую толпу древоков и снова заскрипел, обращаясь уже ко всем.

– Я стар, древоки. Минуло триста лет, как я привел вас на эту гору. И никого не осталось из тех, кто помнит начало. Бывает, я вызываю в памяти скалистые склоны, укрытые серым туманом. Те самые горы, которые теперь, благодаря нашим стараниям, заросли лесами[1]. Но память моя истлела до дыр, и что было до гор, и откуда мы – не помню… чернота. И я уже давно не вижу Мир вокруг себя. Перед моим взором все чаще открываются призрачные врата Льемена.

Древоки начали переглядываться, разводили руками и пожимали плечами. К чему вспоминал Дубич то, чего не помнил никто? О каком Льемене идет речь? Не усох ли ум у старого главы Древок-селения, который пережил не одно поколение древоков? Душаня обняла себя руками: по телу словно буканожки поползли. Дубич выслушал испуганную тишину, а потом с огромным трудом воздел сухие плети-руки и торжественно произнес:

– Ну, да ладно, Мир с вами, давайте развлекаться. Сегодня великий день, как нельзя кстати подходящий для этого. Все-таки, он наступает раз в три года: завершается и начинается цикл жизни прямо сейчас, на наших глазах. Наши дети созревают, старики врастают в землю, а земля дарит урожай младенцев. Эгей, пусть наступит момент Посвящения!

Древоки разразились одобрительными криками.

– Расплетите детям косы!

Дубич повернулся к шести молодым древокам, стоящим перед ним в центре поляны.

Родители бросились к подростышам, волнуясь, расплели прически. Душаня посматривала на воркующую суету, и ей, по обыкновению, было неловко за непричастность. Наконец перед всеми предстала шеренга из шести лохматых подростышей: пяти темно-коричневых и одной белой.

– Посвящаемые! – проскрежетал Дубич. – Шуруйте в новую жизнь, выбирайте себе дорогу с широко распахнутыми глазами и помните: никто не отвечает за ваш выбор. Все сами, своими короткими ножками.

Глава селения замолчал и дожевал цветок. Собравшиеся заволновались.

– В какую сторону идти-то? – пробасил Бетька.

– Я не сказал? – встрепенулся Дубич. – В лес. Конечно же, в лес. Смотрите на деревья, вчувствуйтесь в их молчаливые души, ощупайте их неровный характер и найдите свое. Какое дерево – такова ваша судьба.

– Это все? – уточнил Бетька.

Дубич деревенел на глазах. Он со скрипом открыл рот и пробормотал:

– Мда, и не забудьте о древочьих младенцах в корнях деревьев. Помните, никто кроме вас посвящаемых не способен увидеть их. Тормошите малышей, пусть кричат зовут родителей.

Глухо забарабанили палки о палки, заглушая слова. Сердце Душани тоже заухало. И чем быстрее и громче было «там-там» палок, тем сильнее волновалось сердце. Она оглянулась на других подростышей. Они стояли такие же напряженные и взволнованные.

– Отвар! – приказал Дубич, и палки взорвались дождем «там-тамов».

Древоки втащили на поляну дымящийся котел. Душаня сморщилась. По одному только запаху стало понятно, что его содержимое – преотвратная гадость. Взрослые наполнили шесть чаш и поднесли к посвящаемым. Густой пар обволакивал мысли, перестук палок оглушал их наповал.

– Дети мои, страшитесь перемен: они обрушатся на вас, придавят и расплющат. По ощущениям, будто вы умерли. Но то всего лишь сдохла ваша прошлая жизнь. Ничего приятного, но потерпите временную смерть, и наступит жизнь новая, – голос Дубича был еле слышен сквозь стук и восторженные крики древоков. – Выпейте отвар!

Подростыши опрокинули в себя обжигающее зелье.

Душаня, застонав, повалилась на землю. Глаза заволокло зеленой мутью, сквозь которую просачивались очертания мечущихся по земле детей. Отвар ядом выжигал изнутри.

– Аааа! – вдруг зашлась в крике она… или все посвящаемые разом – не разобрать.

Душаня выгнулась дугой от острой боли: древесное тело медленно прорезали витиеватые узоры. Белая гладкая кожа скрылась под кружевом черных спиралей. И древока потеряла сознание.

* * *

– Неееет!

– Дубич!

– Что вы делаете? – взрывались отчаянные крики сразу отовсюду.

Зеленая муть, сквозь которую смотрела очнувшаяся Душаня, показывала что-то несусветное. Дубич облил себя отваром и, поклонившись на четыре стороны, залпом выпил остаток. Высохшее тело налилось зеленью, клочки шерсти заветвились в сучья, ноги пустили корни. Глава Древок-селения увеличивался, поднимался над деревьями, и вот на поляне стоял неохватный трехсолетний дуб.

– Там! – вдруг прохрипела Душаня и поползла к дубу.

Ее тело было налито жгучим отваром, который плескался при каждом движении. Руки и ноги, испещренные узорами, стали чужими и размашисто следовали собственным велениям.