Хаос любви. История чувств от «Пира» до квира

Ведь увидев его, ты не сравнишь его ни со златотканой одеждой, ни с красивыми мальчиками и юношами, при виде которых ты теперь приходишь в восторг, и, как многие другие, кто любуется своими возлюбленными и не отходит от них, согласился бы, если бы это было хоть сколько-нибудь возможно, не есть и не пить, а только непрестанно глядеть на них и быть с ними. Так что же было бы <…> если бы кому-нибудь довелось увидеть прекрасное само по себе прозрачным, чистым, беспримесным, не обремененным человеческой плотью, красками и всяким другим бренным вздором, если бы это божественное прекрасное можно было увидеть во всем его единообразии? Неужели ты думаешь <…> что человек, устремивший к нему взор, подобающим образом его созерцающий и с ним неразлучный, может жить жалкой жизнью? Неужели ты не понимаешь, что, лишь созерцая прекрасное тем, чем его и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки добродетели, а добродетель истинную, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинную добродетель, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он[190].

Тем не менее одержимость неуместна и в этом случае: прекрасное само по себе не удовлетворит жажду или голод влюбленного больше, чем его бойфренд. То, что влюбленный хотел бы сделать в присутствии прекрасного (или бойфренда), не следует путать с тем, что он может и делает. Достигший прекрасного любовник может сделать искомые блага навсегда своими, только родив в истинной красоте, которую наконец обрел. Он делает это, создавая социальный мир, в котором его бойфренд может стать добродетельным и жить с ним в созерцании прекрасного. Таким образом, в этом случае масштаб Lebensraum поистине огромен. Но только будучи таковым, он становится нашим.

Отказ платонического любящего от любимого ради другого и лучшего лишь кажущийся. Подобно Одиссею, любящий уходит, чтобы вернуться. Просто задача любви – учредить пространство, где любящий и любимый могут любить друг друга, – такова, что ей свойственны «изменяющиеся вовлеченности» [191]. Работа, как и война, отнимает любящего, тем самым угрожая любви, которая побуждает его бросить эти занятия. Вдали от дома, в офисе или на острове Огигия, имеются другие вещи, достойные любви: как очень абстрактные (прекрасное само по себе), так и очень соблазнительные (прекрасная нимфа Калипсо).

* * *

По Платону, любовь – это желание, тогда как желание суть нехватка, пустота телесная (голод, жажда) или душевная (невежество). То, что заполняет пустоту, удовлетворяет желание, а то, что заполняет ее надолго, доставляет наиболее сильное и длительное удовольствие: «Раз бывает приятно, когда тебя наполняет что-нибудь подходящее по своей природе, то и действительное наполнение чем-то более действительным заставляло бы более действительно и подлинно радоваться подлинному удовольствию, между тем как добавление менее действительного наполняло бы менее подлинно и прочно и доставляло бы менее достоверное и подлинное удовольствие» [192]. Если пустота находится в дырявом сосуде (теле), а наполнение разлагается (еда), то ее нельзя заполнить раз и навсегда: сколько бы мы ни ели, вскоре мы опять проголодаемся, так как пища будет поглощена и выведена из организма. Однако если речь идет о пустоте вечно сущей души, ее можно навечно заполнить: у души нет протечек (и пищеварительного тракта), а ее наполнение (познание истины) неизменно.