Хаос. Закон. Свобода. Беседы о смысла

Помню, однажды мне сказал кто-то, что влюбленность – состояние, ведущее к глубокому смирению. Что-то подобное есть в любом мистическом переживании. Когда ты любим, невозможно думать, что это нормально – разве что ты полон тщеславия, гордости, в конечном итоге глуп, если думаешь: «До чего же я хорош! Ничего удивительного, что меня любят!» Когда ты обнаруживаешь, что тебя кто-то любит, то чувствуешь смирение. Понимаешь, что любовь – нечто такое великое, драгоценное, такой невероятный, незаслуженный дар, что принять его можно только с благоговением. И тогда чувствуешь себя одновременно бесконечно малым и бесконечно великим, но не «значительным», не гордым, не тщеславным.

То же самое случается, когда открываешь Бога. Те люди, которые рассказывали о своем открытии Бога, описывали, как их охватило ощущение встречи с любовью, красотой, величием. Но они писали еще о том, что чувствовали побуждение жить так, чтобы во всяком смирении и верности быть достойными того, что они были взысканы, найдены и получили то, что им было дано.

Я хотел бы коротко передать, как говорит об этом святой Макарий Египетский. Будучи уже старым человеком, который знал Бога в молитве и строгой, подлинно подвижнической жизни, он пишет о том, что было с ним когда-то давно. Он говорит, что в нашем восхождении к Богу мы достигаем места, которое он называет (хотя это вне предмета нашей сегодняшней беседы) двенадцатой ступенью, и тогда вдруг в полном безмолвии всего, что нам принадлежит – тела, ума, эмоций, – мы оказываемся перед областью Божественной, встречаемся с Богом. В этот момент мы уже не владеем своими мыслями, чувствами или волей. Мы все – зрение. Мы смотрим всем своим существом, мы воспринимаем всем, что в нас способно воспринимать. Это состояние такой полноты, что человеку не нужно было бы ничего иного, кроме как пребывать в этом состоянии. Но мы обнаруживаем в этот момент, что Бог есть любовь, и мы не можем остаться в этом состоянии, видя из глубин Божественной любви, что другим тоже нужно это знание, а они им не обладают. И в тот момент, когда мы осознаем, что по любви готовы оставить свой трансцендентальный мистический опыт, который мог бы быть для нас жизнью и радостью и питал бы нас вечно, в этот самый момент Бог, Который есть любовь, приобщает нас жертвенной любви. Он отступает и сводит нас в область человеческую, и наш первоначальный опыт уходит.

В этом примере важно вот что: опыт, который мог бы наполнить всю человеческую жизнь, остаться самодостаточным навсегда, ведет человека к акту самоотречения. Человек открывает Бога, Который есть любовь, и не может остаться верным этому Богу, если не выразит делом свою любовь, то есть не пожертвует собой. Здесь прямая противоположность тому, о чем я уже говорил раньше, – поиску переживания, попытке его удержать, сохранить, не отпускать, если только возможно, все время его обновлять.

* * *

Можно привести много примеров, начиная с де Куинси[28] и его курильщиков опиума. При желании слово «опиум» можно использовать и в другом контексте, так как столь многие употребляют религию, формы богослужения и тому подобное, как будто бы это опиум («религия – опиум для народа», по выражению Карла Маркса). В нашем же случае мы видим человека, который готов потерять самое драгоценное, что у него есть, потому именно, что драгоценность, которой он обладает, не позволяет ему быть эгоистичным, эгоцентричным.

И тогда мы вступаем в область веры, как называет это святой Макарий. Вот что он имеет в виду. Когда мы расстаемся с этим опытом, который есть вечная жизнь уже наступившая, уже уносящая нас, то остается уверенность в пережитом. Вместе с тем очевидно, что она как бы угасла и уже не является охватившим нас опытным переживанием. И тут в чистом виде проявляется вера, в том смысле, как о ней говорит автор Послания к Евреям, то есть уверенность в невидимом (Евр. И: 1). Вера – уже не предмет созерцания, уже не охваченность любовью, но уверенность, что все это существует, что оно тут, оно может вернуться, но мы от всего этого добровольно отходим в акте любви, который более значим, чем обладание опытом.

Это, мне думается, есть пробный камень подлинного мистического опыта, доказательство делом: именно потому что мы поняли всю ценность, бесконечную красоту пережитого, мы готовы утратить это переживание, чтобы дать возможность другим, пусть даже только одному человеку, услышать о нем и пуститься на его поиски. Любая другая форма мистического опыта – подделка, а здесь в центре – сам человек, и глубина подобного опыта ограничена этой чертой.