Хардкор

Саша с Гошей подобрали репертуар из двух зажеванных фонограмм и электрохардкор от Гоши Шапошникова. Ром бес тогда был скинхедом, Валерик Золотой – ньювейвером, Зена – сумасшедшим хиппо-саксофонистом, Гога выступал в стиле убитого солдата, я – психобиллом, а Саша экстремалом от эйсид-культуры. Выступали соответственно последними, и… И понеслась! Видели бы вы лица зрителей, которые за день до этого перешептывались на улицах, заклеенных внаглую плакатами мероприятия, – мол, что это за группа такая. Наверное, хорошая, раз хедлайнер.

Скандал удался на славу, газеты в тот день написали, что под конец фестиваля администрация устроила дебош. Все были довольны настолько, что никто не расстроился о том, что какой-то пьяный неформал угнал целый автобус спонсорского пива. А Света, конечно, молодец.

Д. Х. Света тогда выглядела совсем маленькой девочкой, мечта садоманьяка из японского мультфильма. Но при этом была не по годам смекалистой и предприимчивой, помогла тогда выпустить альбом «Чудо-Юдо» «Секс-террор». В цирке же мероприятие было значимое, но там было такое нереальное количество групп, отыгравших по три песни, что мы не рискнули во всем этом участвовать. Но мы, конечно же, стали ярыми поклонниками группы «Поющие лезергины», и при этом не подписываемся опускать коллег по цеху.

Мы тогда уже возились с группой «Пурген». Мне сразу понравилась их оголтелая скоростная тяжелая музыка. Тогда их все хозяева рок-клубов побаивались; нас везде звали, а их не очень. Света Ельчанинова замутила такой клуб имени Джерри Рубина, и в какой-то период наладила систему обмена европейских групп, через которую мы сделали европейский тур и побывали в Германии и Голландии в 95 году. После чего у группы появился такой садо-мазо флёр в стилистике. Ведь если посмотреть, то жизнь многих людей сплошное садо-мазо и есть.

Мы, конечно, всегда выступали с позиций здоровых гетеросексуалов, но обойти вниманием такие смешные прибамбасы из тайной жизни обычных людей не смогли. Тем более, если вспомнить историю панка зарубежного, то там в конце семидесятых тоже культивировалось наивное бесстыдство и использование подобных бирюлек. Только не тайно, а напоказ. Я и раньше считал, и сейчас считаю, что панк – это в первую очередь попытка разбудить в себе эмоциональность и артистическое начало, которое через моделирование дресс-кода ведет к моделированию образа и сознания. Это гораздо больше чем мода, хотя многое из панковских задумок давно потырено индустрией моды и кино.

Как раз это произошло на рубеже девяностых, когда весь мир накрыла очередная волна молодежного хардкора и индепендента. А девяностые… Открылся первый «Секстон», были какие-то контакты с Пауком и открытой им «Корпорацией Тяжелого Рока», с ныне покойным уже Свином. Жизнь периодически сводила с теми, с кем начинали или о ком слышали еще давно. Мамонт в 2000-м году сел дома за компьютер, начав свой сольный проект «Мамонт». Менялись составы. В середине 90-х пришел Клэш и помогал группе до и после того, как мой брат отыграл свой последний концерт в Горбунова вместе с Ramones, где я, спустя двадцать лет, познакомился с группой JMKE. «Пурген» развивался, увеличивая количество альбомов и туров год от года. И в XXI веке уже они нас приглашают на совместные концерты – чем мы, собственно, очень довольны, потому что считаем, что они достойно переняли тему ортодоксального панк-хардкора у такой непотопляемой группы как «Чудо-Юдо». Панк-групп сейчас насчитывается уже несколько сотен на страну, стилистика развивается, отношение к внешнему виду тоже. Так что, как говорится, чудака видно издалека…

Федди Бегемот

Фото 7. Прохожий в подворотне, Ленинград, восьмидесятые. Фото Бориса Смелова из архива Дмитрия Кузнецова

Ф. Б. «Отдел Самоискоренения», «Народное Ополчение», «Автоматические Удовлетворители», «Бригадный Подряд» – самые первые панк-группы СССР собирались и записывались на моей подпольной панк-студии в начале восьмидесятых. Это было безумное и веселое время. Нам казалось, что серый совок никогда не закончится. Мы жили одним днем. И если мы не придумывали ничего нового, веселого, не записывали новый трек, то нам казалось, что мы умерли. В этом была наша свобода и самореализация.

Ленинград того периода был серым и пыльным. Свинцовое небо висело надо мной все десять школьных лет. Короткое лето заканчивалось строго в мой день рождения, восемнадцатого августа, когда мы ели единственный в году арбуз на всю дачную толпу. Наш дом стоял на проспекте, через который город пересекали грузовики и фуры. Кривые рельсы расшатывали набиравшие скорость трамваи. А за ними поднимались тучи серо-коричневой пыли отвратительного вкуса, которая достигала нашего четвертого этажа и ложилась на потрескавшиеся подоконники. Стекла звенели. Я мыл мамины цветы в ванной, слушая переливы Манфреда Манна на Моод-синтезаторе. Мне хотелось лета и солнца.