Харка, сын вождя

Отец и сын смотрели в голубое небо. Там, высоко в лазури, медленно кружил орел. Широко расправив крылья, он почти не шевелил ими, а парил, поймав струю воздуха. Легкость и уверенность его полета вызывала восторг в груди безмолвных наблюдателей. Этот самый могучий из пернатых хищников казался владыкой местных гор. Он парил над долиной более двух часов. Сокол давно исчез.

— Военный орел! — первым нарушил молчание отец.

— Его перья должны украсить твою голову, отец.

— Охота на орла требует много времени, Харка.

— Может, у нас будет время.

Отец улыбнулся той же едва заметной грустной улыбкой, с которой утром разбудил сына.

Они пролежали так целый день, наблюдая за орлом, изучая голос ручья, зрением, слухом и обонянием запоминая каждую травинку, каждый цветок, каждого жучка и мотылька и каждый камень в своем новом мире. Вечером они снова отправились наверх, к наблюдательному пункту.

Они не хотели признаться друг другу, что в вечерней дымке невольно старались разглядеть не только дичь или приметы надвигающейся ночи. Они боялись признаться даже самим себе в той жгучей тоске, которая переполняла их души при виде солнца, торжественно уходящего из маленькой долины и уступающего место теням. Но оба думали о вигвамах у далекого Конского ручья, в которых сейчас женщины разжигали огонь в очагах, чтобы жилище вскоре наполнилось аппетитным запахом жареного бизоньего мяса и похлебки, — вигвамах, в которых жили сестра Харки и мать его отца Маттотаупы, скорбя о двух родных изгнанниках. Харка представил себе свою сестру Уинону, какой видел ее в последний миг расставания, когда она пожертвовала для него своим праздничным платьем, чтобы он мог незамеченным покинуть стойбище. Он увидел, как она натянула на голову одеяло, чтобы никто не видел, что она плачет.

Маттотаупа, тихо коснувшись плеча Харки, прервал его грезы, о которых догадывался, потому что это были и его грезы, и они вернулись к лошадям, чтобы провести уже вторую ночь в безмолвии гор. Здесь не было врагов и преследователей, но не было и братьев и друзей.

Когда они уже лежали рядом на бизоньей шкуре, Маттотаупа сказал:

— Ночью я встану и спущусь к лесной поляне, куда утром придет на водопой олень. Я постараюсь не упустить его.

— А мне остаться с лошадьми? — спросил Харка.

— Лошади здесь в безопасности. Я могу перекрыть каменную тропу, так что они вообще не смогут убежать. А красть их здесь некому.

— Значит, я могу пойти с тобой?

— Да.

Харка быстро уснул, и этой ночью его не мучили сновидения. Он уснул в предвкушении охоты на оленя.

Отец разбудил его в полночь. Стоял ледяной холод. Лошади подняли головы и с любопытством посмотрели на хозяев. Харка завернул патроны в платье Уиноны. Винтовку он взял с собой. Он был спокоен за нее, только когда она находилась при нем.

Отец и сын поднялись к источнику, напились и растерлись пряными, пахучими травами, чтобы олень не почуял запах человека. Потом они пошли к каменной тропе, единственному проходу в долину. Метрах в пятидесяти, в самом узком месте ее, Маттотаупа положил посредине большой устойчивый камень, который отпугнул бы лошадей, если бы они попытались убежать. Оба мустанга и без того не сразу решились вступить на эту тропу, когда они прошлой ночью вели их в долину.

Маттотаупа и Харка зашли с севера и поднялись на склон, по которому пришли прошлой ночью. Здесь они без труда спустились вниз. Приблизившись к поляне, которую видели сверху, они стали осторожней. Маттотаупа знаком велел Харке забраться на дерево, стоявшее на краю поляны, и наблюдать за охотой.

Харка ловко вскарабкался до первого толстого сука, на котором было удобно сидеть и незаметно наблюдать за поляной. Он видел, как отец спрятался в кустах.

Теперь оставалось только ждать.

Будь у них лук и стрелы, охота не представляла бы особого труда. Но у них не было ничего, кроме острого ножа, который Харка взял с собой из вигвама и отдал безоружному отцу, и подаренной Рыжим Джимом двуствольной винтовки, обращаться с которой успел научиться только он, Харка.

Если они хотят поберечь те немногие патроны, что у них были, и не перепугать всю живность этой укромной долины грохотом выстрела, Маттотаупа должен убить оленя ножом, как он убил серого медведя. Маттотаупа был великий охотник.

Харке было холодно, его мучил острый голод, но он позабыл и то и другое, когда звезды померкли и почувствовалось приближение рассвета. Он смотрел вниз, на землю и луг, на отчетливые следы оленя, который каждое утро приходил сюда на водопой. Во всем лесу царила тишина. Ничто не внушало опасений, что сегодня он изменит своим привычкам.

Харка ждал, и его захлестнула радость, когда он услышал первый осторожный шаг, под которым все же хрустнули сухие ветки. Этот звук повторился, еще и еще, и наконец раздался уже там, где затаились Харка и его отец.

Небо тем временем начало проясняться, но лучи солнца еще не коснулись леса. Лишь самые высокие горные вершины уже окрасились в золотистый цвет, склоны же и долины были погружены в тень и подернуты дымкой.