Хазарский пленник

Глава восемнадцатая ПРЕКЛОНИВ КОЛЕНИ

Вода в ведёрке затянута льдом. Тёмный кричит в спину, спешит поднести горячей, согретой в печи, но Владимир уже пробил хрустящую плёнку, принялся умываться, царапая мелкими осколками лицо. Набрав воды, на время задержал дыхание, казалось, зубы растрескаются от холода, но нет, онемение прошло, можно полоскать рот. Отступив от ведёрка, нагрёб снега, который липнет к влажным рукам, и растёр тело, грудь, подмышки. Мягкого снега мало, тонкий слой на слежавшемся обледенелом насте, но именно этот слой приятно подтаивает, смачивает ступни, пока князь бегает к отхожему месту за конюшню.

В горнице охотничьего дома тихо и на удивление тепло. После морозного ветерка во дворе воздух здесь кажется спёртым и застоявшимся, но тёплым. Князь оделся, плотно обмотал ноги шароварами, шитыми на старинный лад, приходилось наматывать ткань на ноги в несколько слоёв, натянул сапоги. Охота уже не радовала, но требовалось добыть свежего мяса на пропитание. Потому и собирался с Филином и Тёмным без особых затей побродить по лесу, взяв лишь лук да короткие мечи, всё не так тоскливо в глуши.

Пили настой шиповника, жевали распаренные Саввой сушёные яблоки, обмениваясь короткими фразами, но, как всегда, Филину хотелось ясности. Принялся выспрашивать про будущее. А кто его знает, будущее?

— Сидеть зиму в лесу, понятно! — кивал Филин. — А далее что? Говорят, вятичи дань отказались платить. Бочкарь и без того лапу пригрел, а с них полушки не взял. Кричит, собирает рать![24]

Владимир не хотел разговаривать, но, отвечая, поневоле втягивался в спор.

— Бочкарь? Пусть собирает! Что мне Бочкарь?! Что вятичи? Не в них беда! Не в них. Всегда есть добрые люди, всегда есть ловкачи, что ищут, как бы на чужой спине прокатиться. Беда не в том, Филин.

Князь умолк, допивая настой. Он не мог подобрать слов, чтоб выразить свои чувства. Может, оттого, что сам не разобрался в причинах опустошительного неверия, которое лишило его сил и страсти. А без веры, страсти никто не справится с державой, потому и брошен Киев, потому и уединился князь в охотном доме, а по городу пошла молва, что захворал.

— Князь! — Сдёргивая шапку, вбежал в горницу Тёмный. — Люди идут! Много, обозу конца не видать! А ну как со злом!

Переглянулись, и Филин поспешно встал. Он всё ещё телохранитель. Вышел из дома, прихватив меч, словно оружие спасёт их от посланной Бочкарём дружины. Нет, если решатся, то ни дивные тонконогие красавцы, положившие начало табуну воинской конницы, ни клинки не помогут. Миловид на правах хозяина выбежал ранее, не веря в худое. Владимир понимал, что развязки не миновать, но не ждал так скоро. Гибель Крутобора и странная тризна не прошли даром, попытка отлежаться в медвежьем углу, где скрывали угнанных лошадей, собраться с мыслями и воспрянуть духом также не принесла успокоения.

— Вот так-то... — сказал князь, сжимая навершие сабли в ладони. — Ничегошеньки не успел. И никак не пойму, где оступился.

Он накинул тулуп, вышел на крыльцо и жадно вдохнул острый воздух, сдержал кашель, усмехнулся и побрёл к воротам, оставляя глубокие следы сбоку от расчищенной тропки. Филин и трое воинов стояли возле ограды. Тёмный распахнул створки в конюшне и выводил двух коней, видимо надеясь успеть. Зачем? Толпа уже близко. Конных мало, но, чтоб справиться с князем-отшельником и его охраной, хватит. Однако ж пеших необозримая река. Откуда столько? Да ведь это не рать. Не воины. Взгляд не находил ни щитов, ни копий, ни дубья на плечах.

— Погоди, — сказал князь и протиснулся меж своих, наперёд. — Горожане? Чего их согнали? Что творится-то?

Не доходя до ворот, толпа повалилась на колени, кто крестился при этом, кто просто снимал шапку, кланяясь князю до земли, вернее до снега, в котором и дороги не разглядеть, лишь глубокие ямки старых следов, тропа к укромному жилищу.

Гибель друга явилась для Владимира ударом. Он и сам не знал, как могло случиться подобное. Вроде не в первый раз. Скорей всего, причиной время несчастья. Когда убивают в бою, когда стоишь рядом и видишь ненависть, переполнен тёмными чувствами, страстями, всё воспринимается иначе. Но дома... вернувшись в Киев, сбросив кольчугу, а вместе с ней и готовность к любому исходу, он обмяк. Да, да, обмяк, позволил себе расслабиться, радоваться мелочам, нестись с горы на санях, как в детстве, упиваясь каждым мгновеньем жизни. И упасть! Удариться о твердь, так что дух вон, так что звон в ушах и тошнота... а рядом пустота и безжалостное небо.

Он до сих пор не оправился. Глядел на толпу, готовясь принять любое зло спокойно и безмятежно. Ему казалось, что худшего зла уже не бывает. Ведь все его усилия порушены. Вся жизнь — нелепица. Цель обманула, показалась и пропала, как рыба, мелькнувшая в глубине, сорвавшая непрочную жилку, унося и наживку и драгоценный крючок.

— Здоровья вам, горожане! — ответил князь на поклон и шагнул вперёд, выискивая в толпе главных, стоявших на челе, неведомо зачем собравших толпу. — С чем пришли? Кто скажет? Да поднимитесь же!