Хазарский пленник

Он же встретил приспевших ратников, задержал на малый миг, отмахиваясь куцей кочергой, у самых дверей, у порога.

Кто знает, как виделось дело убийцам, как они намеревались сладить, когда прокрались с задворков. Шестеро уже подбежали к бане, трое с копьями спешили во двор, чтоб придержать лишних свидетелей на время злодеяния. Голые мужики, из которых один — гридень, не проливший ещё крови, казались лёгкой добычей. Да она и была лёгкой. Соседи и присланные Горбанем стражники появились много поздней. А здесь счёт шёл на мгновенья.

Оружия всем не хватило. Филина упокоили первым, но его кочерга на время спасла других. Князь с Тёмным успели взять сабли, Куцай разминал кисть мечом, защищался кинжалом. Одежда так и осталась в предбаннике, потому ноги скользили по снегу, пятки резало примороженным ледком.

Владимир мельком подумал, что более глупой смерти не сыскать. Надо же, великого князя найдут с голой задницей, с подрубленной шеей, словно ощипанного петуха. Кто там из философов сравнивал человека с петухом?

Надеяться не на что. Тело после парной, после утомительной жары плохо слушается, оно раскисло и кажется медленным и неповоротливым. Глупый малец вылез вперёд, свалился под ноги врагу, что оказалось весьма успешной случайностью, об него споткнулись, один наёмник упал, второму Тёмный подрубил ногу. Нечего надеяться на милость, парнишку тут же несколько раз прокололи, и он сжался в клубок, по-детски поджимая колени к груди.

— Смута-а! — орали во дворе, но это было так далеко, что князь даже не старался разглядеть охрану. Пятеро воинов сжимали кольцо, а против них лишь двое. Имея оружие, могли стать спиной к спине и выдержать какое-то время, но не сейчас. Сейчас приходилось пятиться, полагаясь лишь на себя, танцевать перед врагом, выдёргивая одного вперёд, чтоб другие теснились сзади, но и эти уловки отвлекают врага лишь на миг. Стоит оступиться, поскользнуться ноге, как противник настигнет и тогда... уж сумеют разделать тушку. Негожее сравнение вновь проскочило искоркой, отвлекая от посвиста стали, и Владимир ощутил злобу. Не страх, не сожаление, а злобу! Для того ли он прошёл тяжкими путями, скитался, воевал, терял близких, чтобы зажравшаяся плесень приколола его на снегу, нагого и беззащитного? Да отчего беззащитного? Малец, паренёк пятнадцати лет, погиб, но хоть одного покалечил, хоть одному подрубил ногу, а он?! Ждёте, черви? Ждёте моего падения? Он намеренно вскинул ногу и охнул, словно подломив стопу, присел и — вместо торопливого шага назад — прыгнул вперёд. Ушёл под руку воина, ударил снизу и столкнулся с другим, не успев даже вскинуть клинка. Но ненависть уже вскипела, подобно разогретому вареву, пролилась, зашипела на жарких углях души. Они сплелись в клубок, упав на снег, коротко и неловко вонзая сталь в противника. Преимущества меча в ближнем бою сомнительны, сабля вертка, но ей нужна скорость, движение, а у барахтающихся борцов нет ни пространства, ни возможности нанести удар. Едва хватка чужой руки ослабла, князь резко вскинул саблю и ударил в низ подбородка, набалдашником рукояти. Голова мотнулась назад, и враг, стоявший над ним на коленях, с вскинутым для последнего удара мечом, сник. Свалился мешковато, роняя клинок, закатывая зрачки.

Встать князю помогли набежавшие стражники. Только столкнув противника, князь понял, что ещё раньше того пробила стрела, оттого и ослабел нападавший, оттого и сломался. В темноте стреляют редко, только в самых крайних случаях, но здесь, у распахнутой двери бани, фигуры сражающихся освещены тёплым рыжим светом, и стражники решились. Стрела побыстрее достанет!

Вся схватка заняла краткое время. Но посекли парильщиков добротно. Филина насмерть. Тёмный едва ли выживет. Куцаю довеку быть одноруким, залил кровью сугробы, пока наложили тряпки да перетянули рану. А князя, хоть и живого, но порезанного всюду, грудь, живот, руки, всё посёк меч, утащили в дом, высказывая самые добрые пожелания. Их послушать, выходило, что он ныне так здоров, как никогда, а для полного счастья не хватает стрелы в хребте!

Ночь ещё не началась, а во двор ломились соседи, к ограде сбегались вооружённые дружинники, и зрела смута! Никто никому не верил, требовали вызвать князя, чтоб услышать правду из его уст! А кто вызовет? Кто решится тащить квёлого на потеху толпе? Мало ли умных, стрелу пустить недолго, да и как понять, что на уме собравшихся? Чьи они? Город всё больше тревожился, гудел, распадался на враждующие лагеря! Сновали всадники! Горбань стягивал к подворью свои сотни, но появился Бочкарь, и едва не вспыхнул пожар сечи. Сложить мечи наместник отказался, а оружного к князю не пустили.

— Что там? — спрашивал князь, порываясь подняться. Но его успокаивали, удерживали, отговаривались пустыми словами. Наконец появился Горбань. Ответил.

— Одного взяли живым, двоих успели допросить, пока дышали, — доложил он князю. — То люди Бочкаря. Самолично послал! Но не признается. Вывести убийцу, чтоб народ услыхал правду?! Как думаешь?