Хазарский пленник

Князь не ответил, сел на ложе, подождал, пока слабость и круги перед глазами рассеются, позвал телохранителя и велел:

— Дай рубаху! Всё одно уж. Порты, сапоги. Да кожух просторный. — Потом сказал Горбаню: — Выведешь, как я велю. Много твоих людей? А? Сумеешь город прополоть, так, чтоб... так, чтоб не страдали невинные? Отдели зёрна от плевел! Обещай доносчику половину! Обещай виновному жизнь! Пусть сложат оружие. Снимай только самый верх! Саму плесень с кадушки!

И князь вышел к народу. Вышел в темноте, велев не зажигать огня, и в грозной тишине обратился к киевлянам, укоряя за коварство. Говор стихал, словно волна катилась по головам, уже и отдалённые прислушивались к речи правителя, старались убедиться, не обман ли?

— Вы меня звали для порядка? Или чтоб убить?! Кто клялся в верности? Где ваша помощь, люди?!

Следом, повинуясь Горбаню, вынесли измытаренного наёмника. Тот упал на колени, повторил слова об измене, указал на Бочкаря!

Толпа, до той поры питавшаяся слухами, вобрала в себя гневные искры. Горбань не мог докричаться до людей! Владимира поспешили увести. А возле княжеского двора началась сумятица. Бочкарь и его соратники биты в первые же мгновенья, простолюдины, искавшие виноватого, получили ясное указание — вот ворог! Но стихийный погром не так легко остановить! Да никто и не останавливал. Подручные Горбаня сновали в толпе, подсказывая, где скрываются злоумышленники, направляя возмущение в нужную сторону. И массы кинулись к дворам верхушки, не разбирая, кто прав, кто виноват, калеча слуг и родственников, сжигая амбары, растаскивая добро, уводя коней и скотину. Кто мог остановить людей?! Власть? Дружину не успели поднять, а сотни Бочкаря, узнав о гибели старшины, поспешно рассеялись. Ковалей тоже не пощадили, горячая рука — она и есть горячая. О мстительности молчаливого Горбаня наслышаны. Противоборство без воеводы на челе, без Бочкаря, обещавшего скорый и щедрый раздел Киева, — бессмыслица. Каждый спешил укрыться, надеясь сохранить хоть ту малость золота, что досталась в последний момент, в глубине души подозревая, что эти богатства могут обернуться смертельной бедой!

Утром глашатаи призывали народ к спокойствию и тут же вторили за Горбанем об измене, о милости князя, который дарует жизнь сложившим оружие, о выплате доли каждому доносителю! Доли? Ан нет, половина неправедного богатства отдаётся указавшему вора, половина расхищенного — доносчику!

И полетели головы! Доносы и поспешный раздел имущества ворогов стали лёгким способом нажить состояние. Проверить, найти вину не так просто. И кто признает вину, если мужи гибли с оружием в руках? Убит расхититель, и вся недолга! Нескольких наговорщиков уличили во лжи, но о том не говорили, а вот о богатстве Горбаня, его приспешников и новых слуг князя, преданно послуживших в банную ночь, о которой стали говорить — кровавая баня, знали в каждом доме, в каждой избе, в каждом закутке. С окраин приезжали хитрованы, доносили, что в деревушке укрылись люди, и просили позолотить ручку, ибо даже забитому крестьянину ясно: честный человек не станет укрываться!

Глава девятнадцатая ХВОРЬ

Владимир хворал. Потерял много крови, лихорадка напала, потому долго пролежал в бреду, путая действительность с маревом жаркого сна. Над ним склонялись старухи, мяли спину и давили гной из ран знахари, но здоровье возвращалось не так скоро, как покинуло. Вспышка гнева, которая подняла его ночью, заставила свершить непродуманные шаги, сменилась апатией, безразличием. Даже вид собственной крови, испачканных гноем тряпок не беспокоил. Смерть казалась совсем не страшной. Ибо и жизнь его нынче мало чем отличалась от небытия. Сон, бред, краткие беседы с ведунами, снова провал в темноту.

«Если ты жаждешь того же, что и всякий встречный-поперечный, то почему бог станет помогать тебе? Чем твоя власть лучше, чем владение Глеба? Единство народа? Да, это цель, но каким путём? Сдирая две шкуры? И что в итоге? Новый князь, роскошь приближённых и нищета снизу? Зависть, интриги, восстания, заговоры?» Кто-то мудрый старался достучаться до Владимира, являясь во сне в образе Кима, но князь знал, что Ким давно уж погиб, а с этим, похожим на зыбкое отражение в ручье, вступал в беседы, спорил, советовался. Эта фраза, как и образы ночных кошмаров, повторялась часто, слишком часто, словно жар заставил вытащить скрытое в дальних уголках памяти. И теперь эти куски привычны, как заговоры лекарей, как свечи в углах комнаты.

Владимир пил воду, удивляясь боли в горле, и снова вспоминал своё наивное стремление властвовать, обернувшееся нынешним бессилием. Как давно он был сослан в Атиль, как давно Ким предсказал ему княжество в Киеве, и он спешил! А нынче всё вернулось к исходной тропе.

«— Научи!