Хазарский пленник

— Но чему? Ты не ведаешь, чего не хватает в походной сумке. Вспомни, как становятся охотниками. Мало желать завладеть пушниной! С детства мальцов натаскивают, как щенят, ставить силки, читать следы, да и стрелять! Добрый охотник пройдёт по лесу неслышно, шаг его лёгок, тело скользит меж ветвей, а всему учат, учат несмышлёнышей, по крохе. Учат ходить, не расплескав чарки с водой на плече. Чтоб стрела не дрогнула. Чтоб не спугнуть. Да что там... Всё начинается с первых шагов. У тебя есть мечта, а как к ней подступиться? Ты не знаешь, с чего начать! Плутаешь. Доведётся постигать всё, всё от простого до самого сложного!»

Странно. Отчего он не погиб раньше? Когда были живы друзья? Куда торопился? Что виделось более важным? Только на пороге смерти, ступив одной ногой в Навь, он вспомнил о сути. Не поздно ли?

О событиях в городе не рассказывали, да он и не спрашивал. Горбань заверял, что всё спокойно. Угрозы нет, миновало смутное время. Лишь через месяц князь стал подниматься. Да и в том повинны слуги, не углядели, пропустили Ольгу, дочь опального воеводы, она и рассказала о страшном всевластии Горбаня, о скорых дознаниях, о сотнях доносителей, оклеветавших соседей ради серебра! Город, славный Киев, стал лакомым куском в зубах хищников, и те никак не успокоятся, выискивают всё новые и новые жертвы.

«Останови их, князь!» — умоляла Ольга. А он лишь бессильно кивал...

Потом привели Тёмного. Выжил малец. Выжил. Слаб ещё, едва бродит, шатается, но готов вновь занять место за спиной князя. Уж он не предаст. Силушки мало, но прозорливости хватит на двоих. Скоро постиг начала ратного дела и тайных приёмов, на своей шкуре понял, почём фунт лиха.

Здоровье возвращалось медленно. Но каждое утро князь принялся объезжать город, постигая правду о ночном пожаре, что тлел до сих пор. Так тлеет торф под слоем мокрого пожарища, под грязью и мягкой коркой. Князь останавливал исполнителей Горбаня и не раз высказывал недовольство жестокостью. Но кто его слушал? Предоставленный самому себе, утративший реальную власть, он начинал догадываться, как непроста история переворота. Ведь кто-то сумел вывести просителей в захолустье, где правитель отдыхал от суеты мирской, кто-то подсказал горожанам? А Бочкарь? Отчего так глупо погиб? Отчего явился на расправу, не ожидая беды? Признание наёмника? А что ему оставалось? Пытками многого добиваются, но не всему можно верить.

Да, племянник воеводы любил золото, но разве другие бескорыстны? Чем лучше нынешние слуги того же Бочкаря? Тугодумов Ковалей? Даже Третьяка подмели, за компанию! Снесли голову, едва заикнулся о правде! И Горбань не одёрнул, не остановил! Почему?

Князь видел, кому выгодно случившееся.

Горбаню.

Вспомнил слова о богатстве, мол, мне довольно того, что беру у ворогов. Нет, лукавство. Не довольно! Всей власти хотел дознаватель злых тайн и скрытых умыслов и получил. Получил? Неужто?

Вскоре всё стало на свои места.

Утром воскресного дня, спускаясь к рынку, князь углядел распахнутые ворота, услыхал шум. Погром и разграбление всегда сопровождается воплями женщин, кровью, писком детворы и угрюмым молчанием соседей, успевших убедиться в жестокости судейских. Впрочем, можно ли именовать слуг Горбаня судебными исполнителями? Всё дознание и весь суд вершится в подвалах, и кем выносится приговор — неведомо!

— Князь! — выбежала навстречу простоволосая хозяйка, прижимая к груди плачущее дитя. — Князь! Чем провинились?

С улыбкой виноватой и в то же время злой, негодуя на крикливую жертву, поспешал один из погромщиков, Владимир даже вспомнил его — Кирилл. Два десятка воинов клялись ему в верности там, на заснеженном двору охотничьего дома, обещали служить верой и правдой. Вот какова их служба — таскать за косы женщин да грабить оговорённых?

Муж её, однорукий калека, уже сидит возле крыльца, утирая кровь, лёгким ручейком стекающую с лица, рваные порты, разбит также лоб, но хозяин ещё не замечает боли. Тупо глядит перед собой, недоумевая, отчего ноги не держат. Над ним исполнитель. Из дома выносят самое ценное, складывают горкой на распластанный овчинный тулуп. Но добыча смешна. А выведенные из конюшни животные вряд ли нравятся самим погромщикам — две лошади и пара овец, да и те не слишком упитанны. Не много наворовал враг. Но пришельцев то не смущает, боль человеческая стала им привычной, как и крики о несправедливости, как и сопротивление, жалобы, стенания. Кричат все. Через то нужно пройти, а вечером каждый получит свою горсть медяков, а может, и серебро. Вечером пьют пиво, похваляются перед собратьями скорыми утехами, не любовью, нет, животной страстью, какая может быть любовь меж грабителем и загнанной жертвой, уступающей только ради детей, ради того, чтоб несмышлёныши не погибли с голоду! Вечером всё становится прошлым, лишь монеты бренчат в расшитом бусинками кошеле! Монеты и власть — вот истинная добыча, награда для мужа и воина!