Хазарский пленник

— Нет, Владимир. Мы думали, ты купишь... здесь совсем недалеко, я мечтала быть рядом. Разве это плохо?

Владимир промолчал, не зная, как объяснить наивной душе свои мысли. Его отец — князь, строил дом несколько лет; купцы, ловкие торгаши, годами собирают серебро на постройку родового гнезда.

А она приехала и купила дом, от его имени, с такой лёгкостью, словно это вязанка дров. Конечно, он может отказать. Может! Но не посмеет. Проще всего вывезти её из купеческого дома и стать посмешищем на несколько лет, а то и на всю жизнь. Известно, как весельчаки умеют давать прозвища купцам, князьям. Стоит лишь пьяному сказануть друзьям: «Наш-то дом не осилил, выгнал зазнобу в будку. Будочник, точно?»

И прилипнет дурацкое слово, как смола к сухой коже, пойдёт следом за ним через годы, позванивая колокольцем. Будочник. Будочник...

Услужил Улгар, услужил. Хотя при чём тут Улгар? Чемак, её родственник, нашёл дом, его и благодари!

— Обними меня, князь мой. — Она опустилась перед ним на колени, покорная и гибкая, всколыхнув воспоминания о самых сладких мгновениях, пережитых с женщиной. Сверху её тело выглядит всё так же маняще, талия, которую можно оплести пальцами рук, бёдра, привлекающие округлой нежностью, бледность шеи, контрастно подчёркнутая тёмными волосами, чей аромат он помнит до сих пор.

— Раздевайся, — сказал он и поднял её за плечи, стараясь забыть неприятные мысли. — Соскучилась? Сюда никто не войдёт?

Он так и не стал хозяином дома. Она да, прожитые дни сказались, вела себя свободно и вскоре забылась в его объятьях, хрипло постанывая от страсти на новом ложе просторного дома... Желание переполняло её, и Рахья не замечала или не хотела замечать его скованность. Но князю чудилось присутствие посторонних, пустые комнаты, скрытые мраком, холодили голую спину, и непонятная тяжесть мешала окунуться в страсть с прежней вольностью.

Всё стало иным. И тело Рахили, прежде вызывавшее горячку и слепоту, виделось словно чужими глазами. Руки ласкали его, оглаживали опустившуюся грудь с тёмными сосками, скользили по бёдрам, торопясь к сладкому всплеску, страсть искала выхода. Но в то же время взгляд ловил не примеченное ранее: тонкие жилки под белой плотью, синие как у погибших, память ещё полна видений Полоцка, раскалённую докрасна мочку уха, жадное подстёгивание ненасытных пальцев, без стеснения впившихся в его ягодицы. Соромное дело приносило утеху, утоляло голод, но мысли уже свободны, и Владимир трезво присматривался к Рахили, впервые позволив себе сомнение: так ли нужна именно эта женщина? Это ли настоящая любовь? Или снова прав Ким? Выгода... всюду поиск выгоды? Он краем глаза увидел в зеркале Рахили отражение сплетённых тел и незнакомое лицо, своё и в то же время чуждое. Нет, всё в этом доме не так, всё непривычно.

Хорош подарок, усмехнулся Владимир. И деваться некуда.

Чемак провёл дружинников в отдельную комнатку, пристроенную к конюшне, войти можно и со двора, и с конюшни, где оставалось много места, десяток лошадей разместить проще простого. Но сейчас в дальнем углу скопилось сено, остатки, не израсходованные за зиму, а на стене висели ненужные хомуты, шлеи и требующая починки упряжь.

— Чем не горенка? — спросил он. Оглядел помещение, похлопал ладонью по лавке, протянувшейся вдоль стены, кивнул в сторону оконца, закрытого ставней. — Похолодает — прикройте. А по-разумному, надо печь строить. Часто здесь ночевать доведётся. Дело-то молодое.

Он усмехнулся, поглядел на воинов, не желавших обсуждать молодость и нравы князя, и добавил:

— В доме места полно. Но кто ж пустит друга, когда жёнка ластится?

Дружинники не принимали хазарина как равного, отделывались неопределённым хмыканьем, ждали, что уйдёт. Тот понял, развернулся и с порога сообщил:

— Так я тоже здесь обитаю. Вон дверь, в каморе приютился. Будет нужда, стучите. А печь, погодите, сделаем. До зимы обещаю... доживём до зимы, хоробры?

Ушёл.

Воины обошли помещение, привычно обживая место под крышей, поделили лавки, уступая право сторожевать старшому, легли, не решаясь раздеться.

— Добро, — обронил старший. — Покараулю. Спите. Повечеряли, можно и отдохнуть.

Помолчали, обдумывая скопившиеся впечатления.

— Молод, — сказал один из воинов, разглядывая свод, скрытый темнотой. — Девка чужая. Что ему, своих мало?

— Да-а...

— Девки умеют замутить.

— Что там девка! — подал голос старший, только что открывавший дверь, чтоб оглядеть двор. — Хазары, вот что худо. А и судить негоже. Отдали хазарам! Глеб отдал, как вора! Не диво, что привёл рать. Молод, да не прост! Киева хочет, власти хочет.

— А кто ж не хочет...

— Точно! Претич жаловался, разорят молодые город, всё разорят.

— Ну, вы языки придержите. Полоцк взял? Взял. А Претич? Смог бы також? Ждал бы лета, разговоры говорил...

Так, переговариваясь, они успокоились, а вскоре и задремали. Лишь старший отгонял усталость, встряхивался, выходил во двор, приглядывался к темноте, слыша то ночной ветер, то далёкий скрип ставен, то возгласы девки, сумевшей привлечь князя, явившейся в Киев, понятно не зря. Не зря. Знает кошка...