Хазарский пленник

И видел дух Глеба пышную тризну по князю киевскому, знал, что причина смерти и сумасбродного поступка — недоброе зелье, выпитое им в бане, и знал даже, кто повинен в смерти, но не удивлялся знанию и не искал отмщения. Мысль о том, что он попал в мир духов, не пугала, да и сами мысли вскоре потерялись в привычном живому телу виде, ибо где тело? Нет его. Лишь пламя бушует, и острые искры горстями вздымаются в небо. Да и неба нет для души. Нет мерок, которыми связано тело в жизни, нет пут, ничего не удерживает вольный дух у пепелища, ибо даже прощание с телом и последние почести — суета. Ведь похороны Глеба устроили в день великой тризны, вместе с воинами, павшими на стенах, в осаждённом городе. Рядом костёр с погибшим Рогволдом. Князья. Князьям отдают последнее. Владимир велел. Пускай... Всё теперь в его руках. Но нет зависти. Всё — мелко. Всё непрочно.

И слёзы глупой девки Софьи — суета, и любострастие мелко. Глеб удивлялся, как молодка смогла заманить его в свои объятия, стремясь нажить богатства, и только. Блеск золота околдовал простушку. Но куда он глядел, куда?

С непонятным чувством принимал князь, лишённый вотчины, чужие слёзы, прислушивался к бабке-плакальщице, созерцал возвышение Владимира и вовсе не печалился об утерянной дружине, отнятом владычестве.

Впервые видел происходящее настолько глубоко, и ясность несла покой. Потому что мирские страсти и козни, хитроумные затеи — всего лишь шелуха. Суть проста, всё придёт к закономерному концу, свершая неизбежную работу жизни, расцвета, угасания, возрождения. Может, именно глубина открытого знания, не воспроизводимая в словах, оттеснила все иные чувства, вернее их остатки, и увлекла душу в мир безмятежности. В земной бытности Глеб редко испытывал восторг проникновения в суть вещей. Раз или два в жизни он ронял слёзы, неведомо с чего увлёкшись красотой живописных мест, умиляясь лепету сына, которого видел урывками, но стеснялся странности душевного порыва и вскоре забывал о нем. Грубая суета седлала его и до последних мгновений держала в узде. Лишь сейчас, лишённый пут, он смог окунуться в ясность целесообразности. Собственная смерть, обида, коварство — это лишь песчинки в величавых барханах судьбы мира. Что ему до песчинок, ему, познавшему пронзительную суть неизбежности!?

И мелькали пятна пламени, отражаясь в зрачках толпы, в глазах сына Святослава и Малуши.

Глядели на костёр купцы, хазарские наёмники, дружинники Претича и немногочисленные горожане, безучастные, но верные своему прежнему правителю. Они явились склонить головы по Рогволду.

Плакали женщины в толпе, роняли слёзы, зная о жертвах, предчувствуя новые беды.

Пепел собрали в горшки и хоронили под холмом, разместив там же нехитрую утварь: меч, убитых коней, малую толику зерна в прикрытых воском сосудах... всё как обычно.

Если убийство может быть обычным. Но ведь в мире бесплотных теней нет злодейства, а в мире людей мало кто знает истину.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая БУДОЧНИК

Крутко встретил дружину у ворот. Обнял Владимира, поклонился старшинам, Улгару да Кандаку, оглядел нового жеребца, восхищённо покачал головой, спросил:

— Что так долго? Вторую неделю ждём да ждём.

Владимир нахмурился, вздохнул. Вернувшись из Атиля, друзья не сбривали волос, в походах не до того, потому усы и бородка порой раздражали князя, появилась привычка прикусывать усы, как край плаща, как что-то чужеродное, вот и сейчас он прикусил на миг светлые кончики, потянул губой, смешно сморщившись, пригладил их, ответил тихо:

— Долго? Взяли город, ибо нашёлся перебежчик. Я его принял в дружину. Проныра, охоч до тайного. Казну Рогволда выказал. А иначе — не взять таких стен...

Крутко взглянул изумлённо, но Владимир не стал пояснять, буркнув:

— Потом расскажу. Потом... А что у вас? Всё сладилось? Обошлось?

— Как взглянуть, — ответил друг и заторопился: — Ну, нечего стоять, поехали, поехали. Обед стынет, пора.

Разместив дружину и наёмников в подворьях, распрощавшись с хазарами, соратники смогли говорить открыто.

— Знаешь, тут такое дело... я никого не трогал. Дворню, прислугу, не знаю никого. Но и веры нет. Поэтому поговорим здесь. За столом... слишком много ушей.

— Да, ты прав, — согласился Владимир. — Я думал о том же. Мы слепые и глухие, понимаешь! Нужно, чтоб был порядок, нужно, чтоб мы всё знали, а о нас никто, ничего!

— Эт верно, — горячо ударил кулаком о ладонь Крутко. — Живём в слепоте. Всё наугад, тычемся... а скажи, как Глеба убили? Болтали — ты велел. И Глеба, и Рогволда. Один Претич выскользнул, потому что в Христа бога верует.

Владимир потёр лоб, оглянулся, спешился, предложив то же другу, и, медленно шагая, рассказал:

— Глеб прыгнул со стены. Разбился. А отчего, не спрашивай. Мы подошли позднее.

И Владимир вкратце поведал другу о покорении Полоцка, о соколах, услышанных им чудесным образом, о страхе птиц и прожорливом пожарище, о поединке с Рогволдом и показательном насилии, свершённом в горячке гнева. Рассказал и о тайнике с богатствами. И о тризне по убиенным.