Хейл-Стилински-Арджент (СИ)

– Ты вернешься? – ясно - живым.

Крис смеется, треплет по голове мальчишку.

– Я не оставлю вас, Айзек. Вы - моя семья, – (обещай, Крис). – Позаботься о сестре, пока меня не будет рядом, – он улыбается, но Айзек не слепой, Айзек видит: Арджент руль сжимает, и костяшки - белые-белые. – Ты справишься.

У аэропорта Крис целует Элли в лоб, и она сонно, не разлепляя глаз, бормочет: папа.

– Скоро увидимся, – выдержка солдатская.

Айзек знает: Крис не оставил бы их вот так, без объяснений, не будь это что-то действительно важное, а сам не уверен, что выкарабкается. Он сможет. Он должен - такова установка. Но этого не хватает, чтобы поверить.

Айзек оборачивается на входе, прижимая к себе Элли, которая шею тоненькими ручками обвивает, и видит: Арджента нет. Джипа тоже.

Они остаются вдвоем.

//

В Мехико жарко; загорелые таксисты впаривают услуги и места в грязных тачках, треща по-испански. Айзек отбивается, твердит: нет, пробиваясь через толпу. Элли капризничает, трет глаза, и они оба чертовски устали, и Айзек, кажется, сходит с ума.

– Тш, еще немного, Элли, потерпи.

Тринадцать. Часов. Дерек обязан объясниться, сказать хоть что-нибудь. Они же, черт возьми, в Мексике. И Айзек знает только, что Крис не прилетит сюда - чувствует. (Он уже не справляется).

Дерек стоит снаружи и курит, и он, серьезно, ни за что не узнал бы его, не окликни тот.

– Выглядишь дерьмово, – признается честно (какие приветствия, о чем речь).

У Хейла бледность демоническая, острота скул и пустота в серых дырах глаз.

– Хватит трепаться, садись в машину, – отрезает, обрывает.

Айзек больше не хочет спрашивать.

Дерек не сюсюкает и не говорит с Элли, как это делали все, кто проходил мимо. Он просто не обращает внимания, никак.

В тишине его черной камаро Айзеку хочется застрелиться.

//

Они приезжают в Хуарес следующим днем и останавливаются в одном из пестрых мексиканских кварталов в стиле гангстерских боевиков. Здесь шумно, тесно и пахнет пережаренным мясом, и толпы закопченных людей сидят на бордюрах, балконах, овощных ящиках босые, с торсом голым, мазутом на рваных штанах.

Айзек в белом поло чертовски не вписывается; никуда здесь, право. Он мальчик не избалованный, но к хлопку и булочной на углу привык, не переучить.

– Иди за мной, – Дерек не спал шесть дней (они разбиться могли); к Дереку подойти страшно.

Местные косятся странно, и Айзек Элли к груди прижимает, закрывает от взглядов, голосов, всего - он, кажется, параноик (станешь тут).

Поднимаются по выкрашенной в желтый лестнице - грязный желтый. Айзек на автомате оттягивает ворот футболки: душно, воздуха не хватает. Элли хнычет.

– Здесь.

Дерек толкает дверь (Айзек не успевает запомнить номер на стене), и видят: Кора. Сталкиваются лицами почти. Они пересекались пару раз, еще тогда, давно, в БиконХиллс, но впервые близко так.

У нее медный загар, волчий оскал и кольцо в соске (топ обтягивающий). Айзек стыдливо отводит глаза, но ей плевать. Она на него, Айзека, даже не смотрит.

– Я еду с тобой, – Кора говорит, конечно, Дереку, с Дереком.

– Ты остаешься, – ставит (нет) точку.

– Черта с два, я еду. И ты не сможешь запретить мне, братец.

– Мне не нужны добровольцы, – раздражается, терпение теряет. – Это не игра в героев, так что заткнись и постарайся не вляпаться в дерьмо, пока меня нет.

От обоих злостью несет, яростью животной буквально.

– Да пошел ты, Дерек, – Кора орет вслед, кулаки сжимая до крови на сбитых костяшках.

Слышат: стук дверцы и визг шин. Внизу кто-то перебивает отборный американский мат на испанский манер.

– Вот черт, – Кора вздыхает.

Айзек уверен: это (что бы то ни было) слишком для них всех. Это задница; он теперь тоже в ней.

– Если ты хоть слово об этом скажешь, я тебе врежу.

– Не собирался.

– Вот и отлично.

Айзек не пытается улыбнуться. Никто из них. Понимает: здесь. не. дом.

– Комната вторая слева.

Кора кивает на коридор. И уходит.

Она возвращается вечером с пакетом мексиканской еды и маской-улыбкой. У нее волосы стянуты в хвост и зубы белые, и она, должно быть, здесь за свою: Дерек говорил, что жила в Мехико пару лет назад.

– Голодные? – спрашивает по-доброму. – Брат не разбежится зарулить куда-нибудь по пути, я его знаю.

Айзек совсем не думает о еде. Только: насколько тяжело ей, Коре, говорить о Дереке так, будто ничего не произошло. Хейлы все такие?

Она не дожидается ответа, разворачивается, улыбается Элли.

– Смотри, что я тебе принесла, – высыпает на стол печенье: львята, тигрята, панды. Каждый со своей начинкой. Айзек не доверяет, но лезть не решается. В самом деле, Кора пытается быть милой.

– А ты не особо разговорчивый, да? – усмехается, но смотрит беззлобно.

– Так нам поговорить не о чем, – это правда, и Айзек не понимает, почему она раздражается.

– Обижен на жизнь или просто поныть любишь?

– Не имею привычки делать вид, что мне интересно, когда это не так.

– Ну надо же, и что тогда заслуживает твоего гребаного снисхождения?

– Объяснение того, почему мы здесь, а не в Париже.

Кора напрягается. Айзек думает, что не должен был.