Хэллоуин: история и традиции

Здесь напрашивается сравнение с традиционной алхимией – если не с ее практикой, то с ее идеями. Мы не утверждаем, что древние кельты занимались алхимией, – это абсолютно исключено – но нельзя не заметить наличие определенного параллелизма: в том и в другом случае преследуется одна и та же цель – трансформация, чтобы не сказать преображение объекта. В ирландских или валлийских повестях, как и в некоторых народных бретонских сказках[57], мы видим котел, содержащий божественную пищу, дарующую бессмертие тому, кто ее отведает, а у алхимиков – печь, в которой медленно, но верно происходит трансформация грубой первичной материи в нечто очищенное и наделенное духовной силой – в философский камень. Соответствие налицо.

И печь алхимика, и котел содержат нечто, что утоляет жажду и питает. Именно это содержимое и поглощают участники пиршества. Они достигают сытости и состояния опьянения, как в подлинной оргии, позволяющей совершать переход из одного плана сознания в другой. В цикле «Мабиноги» обильная еда, опьянение и огонь суть элементы, дополняющие друг друга. Именно благодаря им рыжеволосый великан выходит невредимым из опасного испытания.

«Раскаленный добела дом» – это жертвенный обряд инициации, тесно связанный с праздником Самайн; о нем пишут некоторые античные авторы в контексте человеческих – реальных или мнимых – жертвоприношений. Галлы используют «огромные чучела, сделанные из прутьев, члены которых они наполняют живыми людьми; они поджигают их снизу, и люди сгорают в пламени[58]». Автор схолий Лукана примерно то же пишет о жертвоприношениях богу Таранису: «Некоторое число людей сжигают в деревянной клетке». В свою очередь, Страбон утверждает, что галлы «изготавливали из дерева и сена колосса, загоняли внутрь диких и домашних животных, а также людей и все это поджигали[59]». О чем же на самом деле идет речь?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к народным обычаям, сохраняющимся в сельской местности на протяжении веков. В конце концов, никто больше не отмечает праздник Самайн, но он, как мы уже отмечали, продолжает существовать в религиозной форме в виде христианского Дня всех святых, а в более народной и фольклорной – в виде Хэллоуина с его карнавальным характером. Чучело, упоминаемое Цезарем, деревянная клетка схоласта Лукана и колосс Страбона – все это явно перекликается с гротескным чучелом Карнавала, которое сжигают после праздника. Но если не ограничиваться поверхностным сравнением, то нетрудно заметить, что Карнавал как явление представляет собой символическое перевертывание ценностей: «изгои» становятся «избранниками», а «избранники» на время переходят в статус «изгоев».

Однако на протяжении веков к числу «изгоев», то есть маргиналов, относились кузнецы и прокаженные. Кузнецы, умеющие укрощать огонь, считались личностями подозрительными, а их деятельность – почти бесовской. Остальные нуждались в них, но одновременно их боялись, поскольку кузнецы познали секреты земли и минералов, а также таинственного огня, тлеющего во тьме. Таким образом, кузнецы составляли особую «касту»; с ними в силу необходимости мирились, но чаще всего вынуждали их селиться поодаль от жилищ других членов общины. Почему отселяли прокаженных, понятно – из страха подхватить заразу. Бросается в глаза сходство между кузнецами и прокаженными. Действительно, последние жаловались на то, что их сжигает внутренний огонь; болезнь словно бы пожирает человека изнутри, пока не превратит его в горстку пепла. Прокаженные жили собственной общиной, но всегда – за пределами деревни. Впрочем, не следует впадать в грех упрощения: в ряде случаев в прокаженные записывали и тех, кто вовсе не страдал от этой страшной болезни. Для жителей деревни «прокаженным» нередко становился человек, не признающий общепринятых норм существования.

Почему, исследуя ритуалы, связанные с праздником Самайн, мы вспомнили о прокаженных? Ответ на этот вопрос достаточно прост, хотя аргументация кому-то покажется не слишком надежной. Напомним, что прокаженные – истинные или мнимые – по большей части занимались плетением веревок. Поскольку они жили за пределами селений, им хватало пространства, чтобы из волокон конопли изготавливать тонкие жгуты, а затем сплетать их в веревки. Фольклорист Клод Геньебе, один из лучших современных знатоков народных французских обычаев, справедливо указывает, что карнавальный костер часто называли «костром хижины, лачуги или халупы, подразумевая убогое жилище прокаженного[60]». Другой фольклорист, Ван Геннеп, задался вопросом, почему карнавальные костры называли «хижинами», – ведь на первый взгляд между хижиной и костром нет ничего общего.