Химера: Проза. Лирика. Песни (Авторский сборник)

да еще мы орем ей в ухо, неинтеллигентны

                                                                и грубы:

«Это дом мой!» «Нет, это дом мой!»

Когда же мы станем спокойные и достойные,

как наших предков отшелестевшие судьбы?

Ох, эта погодка этой зимой!

Отпал сам собой разговор про валенки,

все больше про колбасу, которую кошки не кушают,

да про спид, что передается через половой разбой,

да про то, сколько денег у Брежневой Галеньки,

да про то, прослушивают у нас телефоны

                                            или не прослушивают.

И с уст не сходит незабвенный рябой,

даже с уст его преданных бывших охранников

и штатных палачей, настрелявших себе

                                            персональные пенсии.

Им все мерещится: вдруг воскреснет? кинет их в бой! —

вот они перехватают всех нас, охальников!

Зима. Да не ваша. Хотя есть и другие версии.

Поднос

Цветы на «жостовском» подносе:

ромашки, маки, георгин.

И это на таком морозе,

что трескаются сапоги.

Цветы не очень-то похожи

на настоящие цветы,

но все ж тычинки в темном ложе

нежны, изящны, как персты.

И как куделька у горошка

завился лихо стебелек,

и приоткрыт бутончик-крошка.

Мал, а внимание привлек.

Поднос — железная вещица,

подставка для еды, питья.

Но это если изощриться —

без яств с цветами счастлив я.

Помню

Я пью и ем, дышу и плачу,

и получаю передачу.

Тень в зарешеченном окне, —

знать, кто-то помнит обо мне.

Я помню всех, с кем пересекся,

кого любил, на ком осекся.

кого я в губы целовал —

судьбу мою обворовал.

И все они — мои предтечи:

и крест, улегшийся на плечи,

и тень, мелькнувшая в окне,

и свет, зажегшийся во мне.

Все хорошо. Судьбе — навстречу!

За всех пред Господом отвечу.

Поручик

У поручика Тенгинского полка,

дуэлянта, острослова и рубаки,

черный взгляд туманится слегка,

губы шепчут: «подлые собаки».

Как людей за все не презирать,

так жадны, завистливы и слепы,

лишь бы сподличать, кого-то

                                        оболгать,

просто так, душонке на потребу.

Перед кем здесь душу изливать,

сердцем высветив углы непониманья,

чьи уста блаженно целовать,

где искать участья и вниманья?

С кем взлететь на крыльях над

                                                   Землей,

облететь и снизиться устало?

Давит свет стянувшейся петлей,

чтоб поручика совсем не стало.

И с тоски злословит, как и все,

и целует руки нелюбимым,

провожая по небесной бирюзе

тучки, те, что с Родины гонимы.

И летя, подстреленный, с горы,

отражая солнце эполетом,

думал: «спи, Россия, до поры…»

Тут душа простилася с поэтом.

Полетела в рай иль, может, в ад:

где укажет место суд ей божий.

И звезда скатилась на закат.

«Кто-то умер», — крест кладя

                                  сказал прохожий.

Ты не первый, даже не второй,

и, конечно, будешь не последний.

Что тогда, что нынешней порой

убивают пулей или сплетней.

У поручика Тенгинского полка

на могиле камень обелиска.

И, как раньше, гонят на века

тучки с Родины, обидами затискав.

Послание из дурдома

На улице снег, одновременно дождь,

С трибуны кивает нам пламенный вождь.

Мы все завопили зачем-то: «Ур-ра!!!» —

Дурдом всенародный. Лечиться пора.

А мы не хотим, проживём в дураках —

Ногами в говне, головой в облаках.

Посуда

Глаза в глаза, весне навстречу

иду, разлуку одолев.

За то, что сделано отвечу:

за строки вещие, за блеф.

Грехи утаивать не буду:

да, этой осенью любил,

и бил на счастие посуду,

и сердце девичье разбил.

Ошибок сделано немало:

и смех угодливый, и ложь,

и бес тщеславия двуглавый

в меня не раз вселялся тож.

Душа черт чем переболела,

и все ж я жив, здоров, с тобой.

Ты мне простила все, сомлела,

пьешь взгляд мой серо-голубой.

Про любовь

В грудях зарылся хуем,

И хуй затрепетал,

Подумал: «Ох, и вдуем!»,

И тут же колом встал.

Подумала пизденка:

«Ох, всласть я наебусь!».

А секель пискнул тонко:

«Я с хуем обоймусь!».

Тут жопа протрубила:

«Ко мне, дружок, ко мне!

Я многих полюбила,

Иди ж и ты ко мне».

Хуй пер упорно к цели,

И с марша сходу — в рот!

«Нахал, да как вы смели

Ебать наоборот!»

То взвизгнула пизденка,

Ероша маховик.

А хуй ответил звонко:

«Я с детства так привык».

В пизде селедкой пахнет,

А в заднице говном,

И лишь дурак не трахнет

Рот, пахнущий вином.

Просо

Морозы встали в ноябре,

и снег рассыпался горохом,

и в головной моей коре

Зима вздохнула тихим «охом».

Труба, что видится в окно,

вдруг задымила папиросой,

на белом фоне, как в кино,

людей просыпанное просо.

Немного жаль ушедших дней,

в несуществующую рощу,

где юность листьев зеленей,

где в смехе нос зачем-то морщу.

Всему приходит свой черед:

теперь вот снег облапил крыши

и в плен Москву мою берет,

и чуб мой, неприлично рыжий.

Пуп

До чего же интересное созданье

этот цвет природы — человек.

Он кому-то создан в назиданье,

а кому — Бог просто не изрек.

Человек ломает или строит,

мир вещей во благо создает,

и чего природе это стоит,

он, пожалуй, не осознает.

Пуп земли — наверно, это сказка,

залихватская, как черта свистопляска.

Дурачины

Ах ты, умная, ах, хорошая,

Рукодельница — не люблю!

А стервозная укокошила,

С ней денечки свои сгублю.

Нам чем стервозней, тем дороже —

Кто нас создал таких мужчин?

Научимся ль любить хороших?

Кто нас научит, дурачин?

Сестренка

Сестра моя в Париже,

давно уже мадам.

А я, кой-как подстрижен,

здесь, безо всяких дам.

Здесь Таньки, Маньки, Ленки,

других и нет имен,

здесь не глаза, а зенки

с Октябрьских злых времен.

И если кто и в шляпе,

то это просто так,

быть может, и в Госснабе,