Химеры

Ну и конечно – про запах, ощущаемый скорее как матовый отблеск: про то, как разговариваешь с молодой женщиной, зная, что эту юбку и эту блузку она только что надела на голое, на мокрое тело; поверх тончайших лоскутков речной воды.

Вообще – про эту связь идей: как сверкает испарина на горячей женской коже и как, испаряясь, опьяняет подвергнутый брожению табак. В сигарном цехе севильской Real Fábrico de Tabacos. (Не знаю, впрочем, попал ли туда Мериме; похоже, только полюбовался грандиозным фасадом. Современник, который побывал внутри, утверждает, что тогдашние тамошние работницы почти все были цыганки: труд тяжелый и низкооплачиваемый.)

Насчет испарины согласен: домысел. Как, может быть, вам известно, такая уж моя специальность – домыслы о вымыслах.

Но зато факт – что гаванская сигара спасла г-ну М. жизнь. И она же вместе с papelito (скорей сигарета, чем папироса, не знаю точно) погубила Кармен.

Пересказывая этот сюжет, приходится почти все время вместо «потому что» и «за то что» – проставлять: после того как.

Я не понимаю – или не умею сказать, – за что дон Хосе убил бедную Кармен. (Ясно же, что не за ночь или день с пикадором.) И уж подавно не понимаю почему. Полагаю, никто, кроме Кармен, – даже и сам Мериме – не понимал.

Дон Хосе убил Кармен после того, как она от него отказалась.

Она отказалась от него после того, как провела ночь или день с пикадором.

Она провела ночь или день с пикадором после того, как дон Хосе ее ударил.

А вот почему ударил – понятно. Потому что она в очередной раз сказала ему (несомненно, сказала), что у него цыплячье сердце. Раз ему слабо прикончить терпилу-паильо. Она сказала эти (или другие) обидные слова, и он ее ударил. Поэтому. Но не за это. А за то, что она требовала, чтобы он зарезал г-на М.

Все это передано у Мериме двумя предложениями. «Мы сильно поспорили, и я ее ударил. Она побледнела и заплакала».

Представить – страшно.

Помните ведь? Ночью дон Хосе входит в дом и застает ее с мужчиной. Она бросается навстречу и что-то там тараторит; даже не знающим цыганского нетрудно догадаться что: наконец-то! я уж думала, никогда не придешь! Гадаю ему, гадаю, заговариваю зубы, надоело. Этот тип – интурист, у него при себе куча денег. Гаси его скорей, гаси! Мне нужен его перстень, сейчас же!

Ну и какие у дона Хосе причины ей верить? В смысле – не про деньги, не про перстень, а что ничего не было, кроме гаданья?

Между прочим, и я отчасти сомневаюсь. Вернее сказать, г-н М. заставляет усомниться – нарочито неправдоподобно объясняя, по какой, собственно, нужде он ночь-полночь поплелся за первой встречной в какую-то трущобу:

«По выходе из коллежа, – признаюсь к своему стыду, – я убил некоторое время на изучение тайных наук и даже несколько раз пытался заклинать духа тьмы. Давно уже исцелившись от страсти к подобного рода изысканиям, я все же продолжал относиться с известным любопытством ко всяким суевериям и теперь рад был случаю узнать, на какой высоте стоит искусство магии у цыган».

То есть цель сугубо научная. Повышение квалификации. Тема: к вопросу о пси-феноменах, используемых мигрантами в традиционных бизнес-практиках. Но как же – на грани издевки! – скудно составлен отчет о результатах эксперимента:

«Не к чему излагать вам ее предсказания; что же касается ее приемов, то было очевидно, что она и впрямь колдунья».

Недвусмысленно двусмысленно; кавалеры весело переглядываются, дамы старательно окаменевают; графиня де Монтихо изучает картинку на своем веере.

Только что, две минуты (одну страницу) назад, расписывал красоту этой цыганки. Не сводил глаз и в подробностях разглядел при свече под стеклянным колпачком, пока болтали в кафе, поедая мороженое. Потом «попросил хорошенькую колдунью разрешить мне проводить ее домой; она легко согласилась…». Что-то мне подсказывает, что за старой и страшной, будь она хоть профессор проскопии, не поплелся бы ночь-полночь. Никто не поверит в такую бескорыстную любознательность. А я, кроме того, не верю, что г-н М. настолько храбр.

Но про это – после, после. Про ее красоту, про его отвагу.

А пока что дон Хосе стоит в дверях – и мизансцена ему очень не нравится. Настолько не нравится (хотя, казалось бы, что такого, обстановка самая невинная, из горизонтальных поверхностей только стол да пол), – что и в последний день своей жизни —

«Не буду говорить о последней нашей встрече, – все-таки скажет, с горечью скажет он г-ну М.: – Вы об этом знаете, может быть, даже больше моего».

Принципы сеньориты Кармен, ее, так сказать, взгляды на святость гражданского брака слишком ему известны. Как и нам. Ее изобретательность в сфере обмана и притворства – также.

Нет, собой она не торгует. Контрамарка на вход в нее – не товар, а валюта. Так расплачивается Кармен, когда нельзя украсть.