Химеры

Ну и его двойник – конфидент дона Хосе, клиент Кармен, по легенде – научный турист, а по функции – просто крючок сюжетный, – оказавшись в Андалусии ранней осенью того же года, имеет в багаже, кроме эльзевировского издания Цезаревых «Записок» и смены белья, коллекцию разноцветных коробочек и лакированных ящичков, а в жилетном кармане – всегда полный портсигар.

Строго говоря – с таможенной точки зрения – он тоже контрабандист, как и те двое. Хотя и фраер. Кстати, наименуем его как-нибудь. Тоже ведь персонаж. Пусть он будет у нас господином М.

«В Испании угощение сигарой устанавливает отношения гостеприимства, подобно тому как на Востоке дележ хлеба и соли».

Ах, эти первобытные, цельнокроенные натуры так простодушны. Так отзывчивы на ласку и подачку. Бросьте доберману кусок вырезки – да и почешите его за ухом. Главное – не бойтесь.

«– Будьте так добры, – обратился я к нему, – спойте мне что-нибудь; я страстно люблю вашу национальную музыку.

– Я ни в чем не могу отказать столь любезному господину, который угощает меня такими великолепными сигарами, – весело воскликнул дон Хосе и, велев подать себе мандолину, запел, подыгрывая на ней…»

А сплясать?

Ничего себе разбойник. Положим, Пугачев Гринева тоже угощает вокалом в стиле country; лично дирижирует хором бандитов. Но дон Хосе вообще-то дворянин; вообще-то офицер (ну, разжалованный; драгунский ефрейтор, я думаю, примерно равен гусарскому корнету); притом по национальности (как сейчас выяснится) баск, а мы все читали про басков, что они не очень-то услужливы.

Вообразим Дубровского: как он, повстречав на постоялом дворе английского, предположим, путешественника и разомлев от еды, вина и гаванской сигары, исполняет романс «Я в пустыню удаляюсь…». Аккомпанируя себе на балалайке.

Какая-то тут непродуманность правдоподобия. Живущий в моей голове, как в клетке, буржуазный попугай критического реализма грассирует: невермор.

А Мериме, юбиляру нашему, на это – плевать. Найдите сами, если сумеете, более экономный способ заставить героя отбрасывать тень. Кратчайший путь в его так называемую судьбу.

«Если я не ошибаюсь, – сказал я ему, – это вы пели не испанскую песню. Она похожа на сорсико, которые мне приходилось слышать в Провинциях, а слова, должно быть, баскские.

– Да, – мрачно ответил дон Хосе.

…Освещенное стоявшей на столике лампой, его лицо, благородное и в то же время свирепое, напоминало мне мильтоновского Сатану…»

Кого же еще! 1830 год на этом постоялом дворе. Г-н М. моложе г-на Мериме на шестнадцать лет.

«…Быть может, как и он, мой спутник думал о покинутом крае, об изгнании, которому он подвергся по своей вине…»

Изгнанник, непременная рифма – странник, все по моде. Проникнитесь, читатель, невольной такой, отчасти тревожной симпатией.

Но, с другой стороны, представить мильтоновского Сатану играющим на мандолине – трудно.

И не идет к свирепой физиономии грудной проникновенный полушепот, каким говорят в русских романах нервные падшие из полуобразованных:

«– Я не настолько уж плох, как вы можете думать… да, во мне что-то есть еще, что заслуживает сострадания порядочного человека…»

(Если только это не нарочно. Если это не отблеск некой задней мысли. Если, допустим, Проспер Мериме не заключил сам с собою пари, что напишет роман, в котором так называемый мужчина и так называемая женщина поменяются ролями, предписанными массовой мифологией. Авось я к этой идее вернусь еще.)

Г-н М., что характерно, отвечает:

«– …Нате, вот вам сигары на дорогу; счастливого пути!»

Крутим дальше рекламный ролик. Надеюсь, какая-нибудь солидная фирма (скажем, «Филип Моррис») заинтересуется.

Простейший дебютный ход: мужчина, угостите папироской.

«Подходя ко мне, моя купальщица (вальяжный какой оборот. – С. Л.) уронила на плечи мантилью, “и в свете сумрачном, струящемся от звезд” (из Расина, подсказали мне, цитата. – А вот и нет, поправляют с другой стороны: из Корнеля! – С. Л.), я увидел, что она невысока ростом (а в мантилье – что, казалась высокой? – С. Л.), молода, хорошо сложена и что у нее огромные глаза. Я тотчас же бросил сигару. Она оценила этот вполне французский знак внимания и поспешила мне сказать, что очень любит запах табака и даже сама курит, когда ей случается найти мягкие “папелито”. По счастью, у меня в портсигаре как раз такие были…»

Ну надо же! Какой портсигар. Просто самобранка.

«…и я счел долгом ей их предложить. Она соблаговолила взять один и закурила его о кусок горящей веревки, которую за медную монету нам принес мальчик. Смешивая клубы дыма, мы с прекрасной купальщицей так заговорились, что остались на набережной почти одни».

Вот еще про что «Кармен»: как хорошо быть двадцатисемилетним и совершенно свободным совершенно одному в чужом городе чужой страны и теплой осенью при свете звезд курить на набережной, вообразим, Гвадалквивира. (Который – нельзя же не припомнить – шумит, бежит.)