Хинельские походы

Мы бросились к погребу и там залегли: Баранников с Колосовым — за правым углом, я — за левым. И вижу: трое бегут по широкой улице к церкви.

Передернув затвор драгунки, я кричу им:

— Куда идешь?

Они не отзываются. Я снова выкрикнул пароль. Они вскинули винтовки.

Еще миг, и я стреляю.

Один упал, двое повернули назад, но были тоже настигнуты пулями и упали.

Колосов и Баранников тем временем стреляют в сторону сада. Правее и позади что-то горит, площадь ярко освещена. Прижатые к земле огнем противника и своим — из церкви, мы лежим в снегу возле погреба. Обстреливаем тех, кто суетливо перебегает по саду.

Вскоре все стихло. Взвилась красная ракета. Отбой. На площади появились партизаны. Я подбежал к тому, которого сшиб первым выстрелом. Раскинув руки, он лежит посреди улицы — длинный, большой, в короткой шубе, в башлыке, в руке новенькая десятизарядка, за поясом обрез.

Я заглянул ему в лицо, освещенное ярким пламенем горящего погреба. Казалось, он еще жив и глядит на меня.

«Желто-блакитный! — мгновенно опознал я его. — Тот, которого встретили на Тернопольщине, в Прикарпатье…»

В ту же минуту я отбросил эту мысль: слишком нелепа была она. Как мог он очутиться тут, на Сумщине? Однако я продолжал всматриваться в это посеревшее лицо, казавшееся столь знакомым. Не верилось, чтоб судьба опять столкнула меня с этим человеком.

«Неужели это тот самый, кто издевался над нами там — за рекой Збручем, когда заходили к нему перевязать раны?»

— Как ты попал сюда? — вырвалось у меня. Но он молчал. В остановившихся рысьих глазах отражалось пламя горящей постройки.

— Неужели он? — спросил я подошедшего Баранникова.

— Он! — подтвердил Николай.

— Снимай патронташи, ищи у него документы, сержант.

Через минуту я перелистываю засаленный паспорт. Он оказался польским. На первой странице витиевато, с писарским шиком выведена фамилия: Б а р а б а н.

Значит Барабан врал, уверяя нас, что был в русском плену. В действительности он здешний житель, удравший за границу с награбленными ценностями. Там он и завел свое кулацкое хозяйство.

Я взял обрез Барабана и подумал: «Зачем ему еще обрез?.. Да! Он не очень-то верил в десятизарядную русскую винтовку! Она была для него новинкой. Он привык к оружию бандита — к обрезу. Все ясно».

— Смотрите, — сказал я моим товарищам, — как неровно, должно быть рашпилем, спилен ствол. Делал это, конечно, он сам. И сколько злобы кипело в нем против советских людей, когда он занимался этой работой! Как отполирована шейка приклада! Это оттого, что он носил обрез под полой, — двадцать лет носил: на обрезе стоит год изготовления его — девятьсот восемнадцатый.

К нам подошел Фисюн. Он пристально и долго глядел на убитого, потом сказал:

— Он, зараза! Барабан! Мой старый враг. Ярый петлюровец, атаман банды… За мной охотился в восемнадцатом, потом ушел в панскую Польшу. Матерого волка свалил ты, капитан, — спасибо!

— И тебе, Порфирий Павлович, спасибо!

Я возвратил Фисюну драгунку без мушки. Теперь у меня своя, десятизарядная.

— Николай, — сказал я Баранникову, — подбери и те винтовки, что лежат на улице, а «утошницу» бате отдай. Он «озброит» другого ездового.

Фисюн захохотал.

— Согласен, из моей каптерки все пойдет в дело!

— Итак, Порфирий Павлович, — обратился я к Фисюну, — не столь уж малы трофеи на этом участке боя; а как у вас?

— Откапывают уже, — ответил Фисюн. — Будет у Красняка оружие!

Глава IV ПЛАМЯ НАД ЭСМАНЬЮ

Семь хат выселка Святище, где жил Артем Гусаков, стояли на бугре среди чистого поля, словно сторожевой дозор на кургане.

Помня наказ Фомича — быть наблюдательным постом райкома, — Артем неусыпно следил за окрестностями. С бугра проглядывались Севско-Глуховский шлях, дороги на Пустогород, в Эсмань и в Ямполь. Но чаще всего Артем глядел на север: там, в двадцати километрах от Святища, в ясные солнечные дни в голубоватой дымке проступали леса, называемые Хинельскими.

Вечерело, когда Артем заметил из окна своей хаты щупленькую фигурку подростка, быстро шагавшего вдоль зимника. Мальчик зябко ежился, глубже засовывая руки в рукава широкой свитки.

«Куда бы на ночь глядя? — подумал Артем. — Должно, пустогородский. Никто из Фотевижа в Пустогород ни вчера, ни сегодня не проходил, — верно, посыльный, надо проверить».

Артем побежал в сарай, быстро заложил коня и вскоре догнал мальчонку.

— Эй, хлопчик, садись, подвезу!

— Да мне недалеко, дядя, я только до Фотевижа, — ответил мальчик. — Я с пакетом от пустогородского старосты.

— Ну, так туда я и еду, — сказал Артем. — Давай мне пакет, я передам старосте, а ты до дому повертайся.

Паренек, подумав немного, отдал пакет Артему.

Взяв пакет, Артем дал волю коню. Скрывшись за поворотом, старик взломал печати, вынул тонкий папиросный лист бумаги.

Там было напечатано: