Саша Жданов, бывший несистемный волосатый и участник легендарной Бульдозерной выставки у меня под домом, по виду из-за растрепанной бороды и неухоженной шевелюры мог бы сойти на пацифиста на пенсии, если бы не его буйный нрав, которого боялись даже менты. Его мастерская в форме стакана с пятиметровыми потолками находилась между Новослободской и Лесной улицами на первом этаже какого-то старого здания. И он, представлявшийся донским казаком, при этом грозно зыркая глазом, очень шустро организовывал у себя вернисажи. Покупалась пачка в 100 листов ватмана и тушь. Ничего больше. Листы он раскладывал на полу, выливал на каждый немного туши и размазывал ее слегка половой щеткой. Давал высохнуть, развешивал на всю высоту стен и зазывал публику. Где он добыл столько телефонов иностранцев, работавших в Москве, я не знаю, но вся стена в прихожей рядом с аппаратом у него была ими исписана. Надо сказать, что иностранцы боялись не прийти, по его словам. Уж не знаю, какие меры воздействия он имел, но припералась страшная толпа корреспондентов, консульских и посольских работников, студентов и т. д. Все с деньгами. И не было случая, по свидетельству людей, его знавших, чтобы после такого вернисажа оставался хоть один непроданный лист и чтобы в течение следующей недели деньги от продажи не были пропиты самим творцом и теми из публики, кого он не отпустил восвояси. Бывали случаи, что какой-нибудь журналист, искусствовед или студент пропивался у него дотла уже после пропитых от продажи «шедевров» денег… и уходил от него разве что не в трусах. Не знаю уж, кто на него и за что жаловался, скорее всего, соседи, но частенько в конце разгула, когда хозяин уже должен был лишаться вроде бы сил, заявлялась милиция. Наверное, чтобы отодрать и отправить в лоно семей незадачливых собутыльников. Саша сопротивлялся, его доставляли каким-то чудом, наверное дождавшись, когда он уснет, в отделение. Оттуда он несколько раз просто уходил, разметывая всех и все на своем пути. Тогда же никаких клеток или камер в отделениях у ментов не было. Последний раз его приковали наручниками к двадцатисекционной батарее, которую не способны поднять даже пятеро крепких мужчин, в чем я убедился, когда работал дворником на Лермонтовской и в том доме меняли батареи отопления. Саша проснулся и дошел домой вместе с батареей. Никто его не преследовал, потому что в отделении происходил форменный потоп обжигающей воды… Он изображал из себя маститого художника, а маститые, как известно, ездят на этюды с натуры, и Саша все мне говаривал: «Я тебя научу писать кусты!» Почему кусты, а не воздушную перспективу, лес, озеро или скамейки с целующимися парочками, я так и не понял…
Другой пример «подпольного», а на тот момент уже вполне неплохо устроившегося художника представляла собой Натта Конышева, занимавшая тоже не самую маленькую мастерскую прямо за церковкою напротив высотки на Котельнической, в Серебряническом переулке. Они все, семидесятники, своим упорством, количеством и организованностью сумели добиться от разомлевшего к началу 80-х годов государства мастерских и выставочных площадей. Натта с удовольствием принимала гостей, поила чаем с вареньем, часто их быстро и похоже, но очень грубо писала и показывала несметное количество своих маляк. Меня с первой женой она запечатлела минут за 30–40. Бабка была тоже вполне прихиппованная и просто сменила уличные тусовки на художественные по мастерским и выставкам, зато к ней дорогу знали многие поколения хиппарей. Она, Клара Голицына и другие женщины периодически устраивали свои отдельные выставки на Малой Грузинской, отделяя женское искусство от мужского. В 2022 году ее не стало, но еще за два месяца до ее кончины, как мне рассказывал один шустрый антиквар и ее приятель, Натта появлялась, хоть и почти немощная, на каких-то выставках, и ей устраивали собственные вернисажи.
В группе «Доверие», куда я несколько раз попадал по приглашению сначала Храмова и Рубченко, а потом Арыча и Нины Коваленко, я познакомился еще с одним чрезвычайно симпатичным художником, прошедшим путь от гонений до успеха за границей, Сашей Калугиным, у которого были проблемы со здоровьем, но который при этом создавал великолепные графические картинки, описывающие красоту и нелепость русского быта. Смесь злой карикатуры и доброй улыбки. Он и его семья тогда не так давно переехали с Трубной, где прямо с помоек набрали и перевезли сюда отличную коллекцию икон, хоругвей и других предметов старины. Их гостеприимству не было пределов, и мы с женой уезжали от них сытые, убаюканные добрыми советами и интересными рассказами несколько заикавшегося Саши и его разговорчивой и милой жены.