Хирурги человеческих душ

Алькевич уладил похоронные хлопоты за пару дней, после чего известил Подлужного о готовности принять его дома. И вскоре Алексей уже входил в подъезд дома номер 24, расположенного на улице Швецова. Данное строение в среде обывателей снискало себе славу «блатного», поскольку в нём проживали руководящие работники инстанций регионального уровня, а также известные в областном центре и за его пределами творческие личности и прочие знаменитости.

Очутившись в апартаментах Алькевича, гость был немало озадачен её габаритами: ему и в голову прийти не могло, что в пяти просторных комнатах могли проживать два человека. Даже квартира профессора Серебрякова в сравнении с этими хоромами выглядела скромно. Хозяин в качестве импровизированного гида провёл Алексея по жилищу, давая на ходу необходимые ремарки.

– Прежде я жил в двухкомнатной кооперативной квартире, а папа и мама – они были известными нейрохирургами – на Комсомольском проспекте в трёхкомнатной. Мы съехались, совершив аж тройной обмен. Вскоре папы с мамой не стало. Так я стал владельцем этого жилища. Предысторию я вам излагаю как работнику органов, чтобы вы не сомневались: всё по закону, никаких спекуляций.

– Обижаете, Борис Семёнович, – деланно поджал губы следователь, внимательно рассматривая убранство интерьера. – Тем паче, у вас я совсем с другими намерениями.

– Да я безо всякой «задней» мысли, – спохватился «экскурсовод». – Просто домоуправ как-то побывала тут, так выплеснула не очень здоровые эмоции. Вот комната Мариночки. Мы с ней спали порознь. Разумеется… кха… я имею в виду чисто физиологическую функцию: чисто сон. Так нам было удобнее.

Визитёр, не скрывая любопытства, озирал место обитания погибшей, запечатлевая значимые для него детали: дорогую старинную мебель, шикарную импортную музыкальную аппаратуру, цветные плакаты на стенах с изображениями западных поп-звёзд, множество ювелирных изделий на трельяже и в шкатулке из резного камня, которая при открывании крышки играла менуэт.

– Из украшений Марины Германовны ничего не пропало? – осведомился Подлужный.

– Как будто всё на месте, – прерывисто вздохнул Алькевич. – Кроме Марины… Но не твёрдо. Меня эта блестящая мишура как-то не затрагивала.

– Угу. Щепетильный момент, Борис Семёнович. Скажите, пожалуйста, что вас по-настоящему связывало с Мариной Германовной? Если изволите, платформа для создания семьи.

– В последние дни я изрядно переворошил себя, – знакомо стал пощипывать щетину на подбородке Алькевич. – Что-то переосмыслил. По натуре я человек не очень общительный… Да что там – замкнутый! Родители, учёба, работа – вот исчерпывающий круг моих интересов. По молодости был женат – четыре месяца. Неудачно. Обжёгся. Повторного желания связать себя с какой-либо особой, не возникало. Оставшись один, затосковал: не уродился же я нелюдимом – доля нелёгкая в него превратила. Напротив, каждый возникает на свете Божьем для любви, да не каждому дано обрести родственную душу. Я уж было укрепился во мнении, что бобылём и умру, да вдруг провидение свело с Мариной. Она со всеми легко сходилась, безоблачно жила. И меня запросто влюбила в себя. Выбор был за ней, на что я и не надеялся. Не отрицаю, что свою роль для неё сыграло и то, что я состоятельный, обходительный, но без претензий. Перефразируя слова из песни: просто встретились одиночество с общительностью.²⁴ Но, как Господь мне её даровал, так и востребовал обратно.

– Угу, – протянул Подлужный. – Извините, а это что такое?

– Это фотоальбомы, – пояснил Алькевич, разбирая стопки предметов на письменном столе. – Мариночка ужасно любила путешествовать. Работая в турбюро, она систематически выезжала по путёвкам в страны соцлагеря. Смотрите, вот здесь мы на Кубе. Тут она одна в Болгарии, Золотые Пески. Это мы в Югославии. Любляна, Белград… Марина мечтала хоть краешком ока взглянуть на Запад. Туда сложно с путёвками. Но нынче, в августе, нам открывалась перспектива в Австрию, да…

– У Марины Германовны, случайно, не сохранилась какая-то переписка или что-либо подобное? – с вящей надеждой поинтересовался гость.

– Что вы! Чего нет, того нет. Мариночка не переваривала эпистолярный жанр. А если писала… Прости меня моя милая! – при этих словах вдовец религиозно поднял глаза к потолку. – …То с детскими ошибками. Для неё писанина была хуже горькой редьки.

– На нет – и суда нет, – сожалеюще подытожил Алексей. – Спасибо вам большое за любезно предоставленную возможность. Давайте я вас заодно допрошу и признаю потерпевшим.

Строго говоря, посещение квартиры Алькевича ни на йоту не подвинуло Подлужного по узенькой тропинке, тянувшейся к пересечению с маршрутом убийцы. И всё же, некий прок был: следователь ещё прочнее уверился в том, что жила Марина с размахом. «Плюс» от знакомства с антуражем погибшей состоял и в том, что Алексей забрал несколько прижизненных фотографий жертвы по просьбе Бойцова – для решения оперативных задач.