Хищная птица-любовь

Потом они ужинали в китайском ресторанчике поблизости, и он провожал Марию в гостиницу – через площадь, где они пили горячий шоколад и смотрели на лошадок. Федор всякий раз ожидал увидеть там Дениса, понимая в то же время, что не пойдет тот на площадь, он теперь и нос боится высунуть из норки. Федору хотелось спросить об их отношениях, но он считал это ниже своего достоинства. Ему хотелось спросить также, знает ли она о письмах с угрозами, но он не решался, ему не хотелось ее пугать. Раз молчит, значит, не знает, успокоил он себя. Так-то оно так, но с Марией никогда точно не знаешь. Она видит окружающий мир иначе, чем обычные люди. В его понимании танцовщицы – легкомысленные, стремительные, готовые к флирту, очаровательные особы. Мария была другой. Она не щебетала, не кокетничала и не упускала ни единой мелочи из того, что он говорил: уточняла и переспрашивала; рассматривала его в упор, ничему не удивлялась и очень точно чувствовала его настроение – брала за руку, прижимала ее к своей щеке. Надолго замолкала и иногда выдавала такое, что опытный полемист и демагог Федор впадал в ступор.

Мария словно читала его мысли – однажды сказала, что с Денисом не видится, так как он не выходит из дома после писем с угрозами. Боится. Наверное, кто-то думает, что он убийца. Федор оторопел: она знала о письмах с угрозами, но ни о чем не спросила! Удивительная сдержанность. Не женская.

После некоторого колебания он рассказал ей, что Глеб Никоненко тоже получает письма с угрозами, о чем он знает от капитана Астахова, с которым дружит.

– Глеб тоже получает? – удивилась Мария и после долгого молчания спросила: – Он тоже боится и сидит дома? – Прозвучало это как шутка…

Смысл, зачастую противоположный сказанному, добавляли интонация, выразительный взгляд, легкая усмешка. Иногда Федору казалось, что он начинает понимать Марию…

– Случай – любимый псевдоним бога, – сказала она однажды.

– Ты веришь в бога? – спросил он.

– С ним спокойнее, – ответила Мария. – Не знаю. Наверное, нет.

– Почему мудрейший из людей – обезьяна перед богом? – спросила она в другой раз. – Так сказал один философ…

– Гераклит, – подсказал Федор.

– Да! Это унизительно. Еще я прочитала где-то, что дьявол – это еще одна обезьяна бога. Почему мудрейший человек и дьявол – обезьяны? Не просто человек, а мудрейший, сравнивается с обезьяной и равен дьяволу… почему? Потому что оба очень умные? Разве можно быть очень умным? Про обезьян унизительно. Я видела их в зоопарке, они… неприятны, слишком напоминают людей. Гориллу, правда, было жалко. Он сидел за стеклянной стеной очень спокойно, рисовал карандашом в альбоме, не поднимал глаз, а люди стучали и кричали, чтобы привлечь его внимание, щелкали камерами. А он смотрел в альбом и не замечал их. Мне стало его жалко, в нем была мудрость, он смирился…

Мария называла гориллу «он», и это было выразительнее, чем привычное «она»…

Мудрость смирившейся гориллы… Интересный образ!

Мудрость смирившегося…

…А письма с угрозами все приходили – капитан Астахов, чертыхаясь, собрал уже целую коллекцию. Письма все шли, но ничего не происходило. Угроза из трагедии превращалась в фарс. Человек, рассылающий письма, сидел в тени и чего добивался – бог весть. Чертова химера! Смысла в письмах, похоже, не было. Их собралось уже двенадцать, они приходили то каждый день, то через день, из разных почтовых отделений. Сколько же их нужно до критической массы? Никто не знал, даже Митрич. Денис Котляр сидел дома, продукты ему приносила служба доставки.

Глеб Никоненко работал с бумагами в офисе, готовя ликвидацию агентства. Поздно вечером он возвращался домой пешком; иногда оставался ночевать на работе. Он оброс щетиной, был хмур и сосредоточен, на приглашения Вербицкого расслабиться отвечал отказом. Он ушел в себя, привыкал к одиночеству. О чем он думал, когда не занимался с бумагами, неизвестно. Возможно, по совету Марии раскладывал по полочкам события последнего месяца. А может, подводил итоги своей жизни, «платил» долги и готовился к новому старту…

* * *

…Раиса Витальевна открыла глаза, обвела взглядом белые стены палаты, откашлялась и спросила:

– Я в тюрьме? – Голос у нее был едва слышный и сиплый.

Случившийся рядом капитан Астахов обрадовался и поспешил заверить ее, что это не тюрьма, а всего-навсего больница.

– Что случилось? – спросила Кускова. – Почему? Я умираю?

– Нет, Раиса Витальевна, вы не умираете. Вы были в коме больше двух недель…

– Почему? Он хотел убить меня?

Как ни хотелось капитану Астахову подтвердить ее слова, он удержался от соблазна и спросил:

– Кто?

Ему показалось, она ухмыльнулась – губы дрогнули, и раздулись ноздри.

– Максим! – выговорила она отчетливо. – Мой муж. Он убил Кошку и хотел убить меня. Живешь с человеком целый век и не знаешь, что он такое. Улыбается в лицо, а за спиной корчит рожи… вместе с Кошкой.

Капитан сообразил, что Кошка – не кто иной, как Елена Антошко, и спросил:

– Вы уверены? А мотив?