Хищный зверь

— То-то и оно. А теперь внимание: муж не отпускает жену одну, они идут вместе, потому что это не есть измена, они оба контролируют друг друга, как поступали обезьяны миллионы лет назад, как они поступают и сегодня, сидя на деревьях. Чувство обладания не расслоилось, оно просто немного ослабло, но всегда под контролем.

— Это верно…

— Но когда мужчина стал пропадать с утра до вечера, ежедневно рискуя своей шкурой, чтобы принести в дом кусок мяса, то застать свою жену с другим в доме, который вы вместе строили, делали чистым и уютным, становилось серьезной проблемой. Потому что обезьяны, когда дерутся, могут поубивать друг друга: они не знают полумер. И тогда мы адаптировались к этой ситуации, опять же благодаря эволюции, которая отбирала обезьян, более предрасположенных к постоянству и верности.

— Потому что изменниц сразу убивали…

— А вместе с ними — и горе-любовников, без долгих разбирательств и без Нардо, готового вмешаться. С другой стороны, мы адаптировались, создав культуру моногамии, институт верности и чувства, которое соединяет пару. Моногамия позволила нам добиться огромных результатов.

— Больше детей?

— Верно, но это следствие долгих отношений. И что уменьшилось?

— Думаю, стычки между мужчинами.

— Совершенно верно. И, как следствие, — дух сотрудничества в группе, который стал основополагающим в нашем превосходстве над другими видами животных. Сегодня мы считаем «добродетелью» социальное поведение и «антидобродетелью» — поведение асоциальное. Тебя это удивляет?

— Нет, все так и есть…

— Не я изобретаю все эти понятия, Сабина. Это наука, холодная и неопровержимая.

— А потому «да здравствует любовь», это ведь тоже говорит наука?

— Конечно! Впрочем, это стало великим культурным изобретением — обрати внимание, я подчеркиваю слово «изобретение», — придуманным, чтобы противостоять огромному количеству случайных совпадений. Оно работает и сейчас, несмотря на то что им пользуются и немногочисленные приматы других видов. И все потому, что понятие «любовь» неестественно для нас, и я тебе только что это обосновал.

— О господи, какое странное ощущение…

— Об этом говорил еще Шопенгауэр, один из величайших философов девятнадцатого века, если хочешь взглянуть на понятие с другой точки зрения. А теперь мы его осовремениваем и, наконец-то, входим на территорию белой линии. Что же произойдет через несколько столетий на этой территории? Догадываюсь, что ты уже поняла.

— А произойдет то, что исчезнут опасности.

— Совершенно верно. Женщины, согласно нашей теперешней организации, могут прогонять мужчин, потому что работают наравне с ними и даже лучше. Таким образом, они отвоевывают себе ту солидную часть проклятущего зеленого поля, которой когда-то завладели мужчины. Положение выравнивается, несмотря на наличие маленьких детей, ибо теперь у всех есть удобное жилье. Но культурная проблема остается: проблема семейного очага и семьи настолько глубоко укоренилась в сознании людей, что сметает все, потому что в игру вступает мораль, чтоб ей пусто было, и женщину, посмевшую изменить, тут же обзывают проституткой, а мужчина в той же ситуации именуется нехорошим и аморальным человеком.

— Так вот почему ты говорил, что семья обречена на исчезновение.

— Я этого никогда не говорил, но абсолютно очевидно, что изменится сама концепция семьи. Моногамия любой ценой настолько противоречит циркулирующим в нас генам, что сегодня уже утратила смысл, и в основном потому, что мы живем втрое дольше того срока, что отводит нам зеленое поле. Она противоречит не только нашей природе. Мусти скоро покажет нам на примере поколения обладания и частной собственности, что моногамия, вместо того чтобы смягчить столкновения, их только усиливает и множит.

— И тут вмешаешься ты…

— И у меня будет получаться гораздо лучше, если ты будешь мне помогать.

— Значит, мы — неплохая команда!

— В каком-то смысле да, не могу отрицать.

— И сколько времени потребуется на то, чтобы приспособиться?

— По мнению самого оптимистически настроенного научного сообщества — пара тысяч лет.

— Боюсь, что мы не доживем.

— Твои прапраправнуки, может, и доживут.

Сабина заметила, что Нардо не сказал «наши прапраправнуки», и ей на память пришли те несколько строк, которые она пару часов назад подглядела в его досье. Она сейчас с удовольствием с ним поспорила бы, но Нардо начал уже поглядывать на часы. Стало ясно, что часть дня, посвященная рассуждениям и лекциям по антропологии, подошла к концу.

— Итак, синьор Баджо, мы отправляемся на охоту за владетельными голыми обезьянами?

— Именно так, доктор Монделло. Я ввожу в игру лже-женишка — и понеслось… Ты готова?

— С тобой — всегда.

* * *