Хитон погибшего на кресте

– Что же делать мне, когда выйду из пустыни?

– Вернись туда, откуда пришел. Вернись в прежнюю жизнь.

– Я не выйду… я не смогу. Меня никто не признает, я потерял все, – Пилат опустил глаза на свою грязную рваную тунику.

– Оставь страх, Я помогу тебе. Пойди в дом Моей матери. После Моей смерти она покинула свой дом и теперь живет в Эфесе.

– Зачем? – ужаснулся прокуратор.

– Ты попросишь Мой хитон. Когда тебе будет очень трудно, надевай его.

Пилат открыл глаза. Он помнил весь сон, как будто это был разговор между людьми, лишь с той разницей, что они не успели попрощаться друг с другом.

Среди отшельников

Пилат двинулся в путь. Хотя он ничего не ел и не пил несколько дней, но невесть откуда взялись силы, чтобы идти – как будто кто дал их взаймы. Час за часом, ступая по раскаленному песку, он двигался с целеустремленностью человека, которому известен путь, который твердо знает конечную цель. Хотя он понятия не имел о ни о конце, ни о крае этой пустыни, но небольшую речушку Пилат встретил как должное.

При виде желтой воды жажда охватила его со страшной силой, словно что-то сдерживало изнутри желание пить, и теперь механизм перестал действовать. Он черпал горстями воду, несшую с собой песок пустыни, и пил, не давая времени осесть песчинкам на ладони. Прокуратор испытал наслаждение даже большее, чем от похвалы императора. Все вино мира было ничто в сравнении с этой мутной жидкостью. Он лил воду на голову, лицо, тело, и снова пил.

Блаженство от утоленной жажды сменило почти столь же сильное чувство голода. Прокуратор снова вспомнил далекое детство… Рыбу удалось поймать с трудом. Песчаные берега реки не имели нор, которые бы могли служить для рыбы одновременно и убежищем и западней. Наконец Понтию удалось вытащить из-под случайно обнаруженной коряги долгожданную добычу.

Долго потомственный всадник, привыкший к изысканному столу, думал, как употребить то, что может стать едой после некоторого приготовления. Голод однако отогнал сказочную мысль о том, что хорошо бы найти огонь и поджарить рыбину, как в детстве. Ведь из дров имелась только мокрая коряга, а огнем лишь обжигало прокуратора раскаленное солнце, которое совсем не собиралось поджигать выброшенное на берег убежище рыбины.

Впрочем, взгляд на корягу натолкнул Пилата на здравую мысль. Он вновь опустил ее на дно речки, в то место, где деревяшка и покоилась до его прихода. Затем прокуратор разодрал ногтями живот своей добычи, выпотрошил внутренности и промыл все съедобное в воде. Голод не оставил ему выбора, и Понтий принялся лихорадочно поглощать непривычное яство. Новое блюдо показалось ему если не изысканным, то очень даже съедобным.

Обсосав голову, Пилат осторожно вошел в реку, медленно приблизился к нужному месту и молниеносно запустил обе руки под корягу. На этот раз его добычей стало сразу две рыбины. «Никогда бы не подумал, что может оказаться полезной детская забава», – отметил прокуратор Иудеи.

Одна рыбина была съедена, вторая некоторое время хватала раскаленный воздух толстыми губами, а затем успокоилась. Прокуратор устремился за новой добычей. Ему удалось поймать около дюжины разного размера рыбешек. Затем пришлось обдумывать вопрос: каким образом выловленную еду хранить в пути.

Решение вскоре было найдено, прокуратор подтверждал своими действиями мнение о том, что безвыходных ситуаций не бывает. Пилат оторвал полосу от и без того потрепанной, туники, пропустил материю через жабры и связал оба конца. Получилось что-то вроде первобытного ожерелья. Оно было надето на шею.

Рыба приятно увлажняла спину и грудь, впрочем, не долго. Солнце удаляло влагу, и Пилат явственно чувствовал, как его добыча становится легче. Сушеная рыба показалась Пилату вкуснее, чем цыпленок со специями от его повара.

К вечеру на его пути возникли редкие кустики. Под ними прокуратор решил устроиться на ночлег. На его добычу мгновенно накинулась мошкара, и прокуратор спрятал остатки рыбы под тунику. Сам же, от усталости ничего не чувствуя, погрузился в сон, едва тело коснулось земли.

Проснулся Пилат, когда на востоке заалела заря. Он весь дрожал от ночного холода. К досадным особенностям пустынного климата добавились неприятные ощущения. Все тело болело и чесалось, во многих местах появились красные и белые волдыри, особенно пострадали лицо и шея. Насекомые, лишившись рыбного блюда, напали на прокуратора.

О сне пришлось забыть, и Пилат продолжил путь.

И вдруг на пути возник мираж. После стольких дней однообразного пустынного пейзажа Пилат долго не верил в реальность возникших на горизонте строений. Ему раньше виделись впереди города и стада животных, но как только он пытался до них добраться, все улетучивалось, как фигурки на небе, построенные движением облаков. На сей раз, по мере приближения к селению, видение не исчезало, но увеличивалось в размерах.