Хитон погибшего на кресте

И как человека отверженного мы ни во что ставили Его, Он же взял на себя наши немощи и понес наши болезни. Думали мы, что Он поражен, наказан и унижен Богом, а Он изранен был за грехи наши и мучим за беззакония наши. Он принял на Себя кару для спасения нашего, и ранами Его мы исцелились.

Все мы блуждали, как овцы, каждый своею дорогой, но Яхве возложил на Него грехи наши. Истязуемый, был Он покорен и в муках не отверз уст; как агнец, ведомый на заклание, и как овца перед стригущими ее – безгласна, так и Он не отверзал уст Своих (Исаия, 53, 1–7).

Мессия – страдалец!.. Казалось, этого нельзя было принять, понять, вместить. Мало кто из людей Ветхого Завета решался вслух говорить о возможности столь невероятной. Она представлялась кощунством. Но слово было сказано и запечатлено в Писании, оставляя людей в смущении и соблазне.

Иудейские толкователи обходили это место, как бы стараясь забыть его. Иисус же, напротив, изъяснял Свою миссию, ссылаясь на пророчество о Слуге Господнем. “Ныне исполнилось Писание это перед вами…”

Он проходил по земле, не покоряя людей очевидностью Своего могущества. Он был умален в глазах “века сего”, сохранив этим неприкосновенной человеческую свободу. Не рабов, а сынов искал Иисус, братьев, которые бескорыстно полюбят Его и пойдут за Ним, презираемым и отверженным. Если бы Мессия явился “во славе”, если бы никто не смог отвернуться от Него, это было бы принуждением. Но Христос учил иному: “Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными”.

Ради свободы человека Он заключил Себя в границы тленного, Он стал в те дни “менее Отца”, Он нуждался в пище и отдыхе, Он закрыл от Себя грядущее и на Себе Самом пережил всю скорбь мира. Ремесленник из провинциального городка, окруженный людьми невежественными и зачастую носящими клеймо порока, Он проводил Свои дни среди бедняков, мытарей, блудниц и прокаженных. У Него не было ни вооруженных отрядов, ни влиятельных союзников. Это ли Мессия, о Котором веками грезили люди?»

Пустыня

Сумерки, опустившиеся на Иерусалим, прошли. Снова ярко светило солнце, как ни в чем не бывало город шумел и жил своей жизнью. Уличные торговцы собрали разбросанные стихией товары, и теперь оттирали их от пыли и раскладывали на лотки. Лишь для прокуратора время как будто остановилось. На душе была жуткая пустота, словно он только что лишился близкого человека. Вечером Пилат покинул роскошный дворец и шел по улицам Иерусалима без цели и смысла – ничего не замечая вокруг себя.

У городских ворот его окликнула стража. Пилат лишь бросил на легионеров безумный взгляд, который казался еще более жутким в свете факелов. Впрочем, этого было достаточно, чтобы стража узнала своего прокуратора и беспрепятственно выпустила из города.

– Кажется, прокуратор не в себе, – заметил лишь один из легионеров.

– Ты еще мягко сказал. Похоже, вскоре Иудея получит нового прокуратора, – согласился с ним товарищ и задумался о перспективе, – и каково при нем будет служить.

– Хуже не будет – это точно, – присоединился к размышлениям товарищ. – Уж слишком деятельным был Понтий Пилат.

– Он хотел принести больше пользы Риму.

– Но оказалось, лишь навредил. Здешний народ не любит, когда вмешиваются в его жизнь. Лучше бы мы стояли среди разноплеменного сброда в Кесарии – там хотя бы знаешь, чего ожидать. Как-то неуверенно я себя чувствую в этом городе, не римский он…

– Будем надеяться, Марк, следующий прокуратор переведет когорты из этого неприветливого города в прежний лагерь.

– Ты прав, мой старый товарищ, следует надеяться только на хорошее – и оно придет.

– Подожди хоронить Пилата. Может быть, все не так плохо, как нам показалось, – прервал мечтания легионера Марк.

Пилат шел всю ночь, он шел не разбирая дороги, шел с единственной целью – оказаться как можно дальше от людей. Наконец усталость свалила его и погрузила в небытие.

Очнулся он в пустыне. Тело прокуратора оказалось присыпанным довольно весомым слоем песка, и завывающий ветер продолжал его нести. Песок был в ушах, ноздрях, во рту – еще б немного, и Пилат бы превратился в обычный бархан, каких вокруг было сотни.

Он встал и, медленно переставляя ноги, которые проваливались в песок, побрел дальше. Песчаная почва сменилась на каменистую, но все также оставалась пустынной. Растительности почти не было. Ужасно хотелось пить, иссохший рот горел огнем. Римлянин сорвал стебель какой-то травы и принялся жевать. Небольшое количество влаги, которую удалось добыть таким способом, оставило во рту ужасно горький привкус. Однако пройдя еще с полмили, Пилат вновь сунул в рот невкусный стебель, и теперь сок не казался таким отвратительным.